— Жорик! — взвизгнула Лялька.

Тот выматерился, Ляльку отбросил в сторону. Откуда сил в нем столько? Лялька визжала, не щадя ничьих ушей, и просто вынудила прийти в кухню остальных. Жорик присмирел, но на меня глядел волком.

— Что за нахер? — спросил Игорь, наш сегодняшний «главный».

— Вы*бывается, — лаконично ответил Жорик.

Игорь с Жориком вышли в коридор. Мою честь никто не отстаивал, впрочем, ожидаемо, пусть и обидно.

— Ты хочешь, чтоб она на дело пошла с фингалом под глазом?

Лялька помогла мне подняться, вытерла чай с пола. Налила мне в чашку воды, села рядом, погладила по плечу.

— Лялька, пошли домой, а?

Она тяжело вздохнула, прислонилась ко мне, приобняла даже. Я в принципе предпочитала не касаться чужих людей, но с Лялькой этот барьер держать было невозможно.

— Кто же тебя сейчас отпустит? И с Жоркой… не надо было… Он, конечно, идиот, но злопамятный.

Тогда, на той кухне, я и поняла, что лёгких денег не бывает. И что уйти будет гораздо сложнее, чем мне казалось. А вечером я снова лгала Димке. Встречаться у меня было уже невозможно, поэтому мы катались на вроде как проданную дачу.

Димка притащил надувной детский бассейн и мы сидели в нем голышом, получалось либо свесив ноги наружу, либо поджав коленки. Ели малину, пили мамин компот, найденный в погребе. С Димой все было вкусно, все весело.

— Откуда? — спросил он, проведя пальцем по коже бедра.

Синяки у меня всегда появлялись часто и просто, стоило лишь немного задеть. А этот вовсе впечатлял — огромная лиловая клякса. Я хотела отмахнуться, но голос Димы был таким серьёзным… напряженным.

— Упала, — сказала я, заглянув в его глаза. — На маршрутку бежала и растянулась прямо на асфальте.

— За руку водить буду, — пригрозил он и поцеловал синяк.

Я была бы рада за руку…

Эйфория от обладания деньгами прошла. Жорик смотрел, взгляд его обещал мне все кары, которые он только сможет выдумать. Что-то подсказывало, что в этом плане его мозг работает как надо. Быть может, Димке рассказать? Но как? Я запуталась. Чувствовала, что зашла в тупик, успокаивало одно — операция у мамы будет. И неважно уже какой ценой.

На следующий после разговора с Димой день ко мне пришёл Сенька. Позвонил в дверь аккурат после ухода мамы, словно во дворе ждал. А может, так оно и было?

Я соскучилась. Очень по нему соскучилась. Но Сенька пришёл не любезничать.

— Ты совсем дура? — спросил он, едва дверь за ним закрылась. — Ты куда, блядь, влезла?

Прошёл в комнату, бесцеремонно задрал платье, в котором я была. Я и пикнуть не успела. Полюбовался на синяк, выругался. Закурил прямо в квартире. Я промолчала — видела, насколько зол. Стояла, рассматривала узор на обоях, молчала. И чувствовала себя виноватой. За то, что волнуется. Нервничает, вон…

— Мне деньги нужны. На операцию маме.

— Ко мне, блядь, почему не пришла?

Я не плакала, когда Жорик меня едва не убил. А сейчас глупые слёзы наворачивались на глаза, я злилась на себя за них.

— К тебе? Тебе кажется, что все, как раньше? А я не знаю, как быть! Вы словно ненавидите друг друга! Я устала от этой холодной войны! Я просто хочу, чтобы как раньше…

И все же разревелась. Плакала я некрасиво. А кто вообще умел плакать красиво? Если только со всех сторон красивая Лялька, но та, наверное, и из колыбельки смотрела сурово, понимая, что жизнь — штука сложная, слез не терпит. Не удивлюсь, если, проводив маму, она плакала в первый и последний раз. А я всхлипывала, и слёзы все текли и текли по щекам бесконечным потоком. Размазывание их руками не помогало нисколько. Я повертела головой — ничего достойного рядом. Вытерла лицо шторой. Сенька рассмеялся.

— Дурочка… не может больше как раньше.

Дурочка, глупышка… и это говорят люди, которые знают меня с детства. Видимо, и правда дура.

— Почему? — подняла я взгляд.

Сенька сидел передо мной на корточках. В руках платочек белоснежный, когда успел? Им, наверное, куда сподручнее вытираться, чем шторой. И смотрел Сенька так, что я поняла — сейчас случится что-то непоправимое. Испугалась. Захотелось убежать прочь, избежать слов, которые он сказать может. Непоправимое случилось. И было куда неожиданней.

Он просто потянулся, вперёд, ко мне, обхватил мой затылок рукой… и поцеловал меня. Я так растерялась, что рот приоткрыла. Наш поцелуй был солон от моих слез, пах Сенькиной туалетной водой и сигаретным дымом. И он был горек, невыносимо горек. Не на вкус… эта горечь просто растекалась в воздухе.

Я отпрянула, Сенька не стал меня удерживать. Улыбнулся. А мне плакать захотелось ещё сильнее. Что с меня взять? Дура.

— Вот почему, — сказал Сенька.

Встал. Помялся немного, не зная, куда пристроить свой платок. Потом на колени мне его положил. Пошёл к дверям. Все же обернулся.