— Идиот. Какой же ты идиот, Дим. И все в этих твоих бумажках — неправда. И сидел ты в своей Москве, обиды лелеял, планы мести строил. А сам даже глаза не открыл. Открыл бы — увидел бы. А ты… ты даже не знаешь, что она тебя спасала. Придурка. Я ей говорил, что дура. Не помогло. И что от усилий её — пользы пшик, только себя сломала. И меня заодно. Ты там баб еб, а Катька дерьмо жрала столовой ложкой. А я её тащил. Тащил и бросить не мог. Люблю, потому что. И в отличие от тебя, не стыжусь в этом признаться. Какая бы она не была Катя, пусть переломанная, пусть из под другого мужика — она мне любая нужна. И ты бы наверное не смог. Сломался бы, если бы через все это прошёл. Ты знаешь, что Катька на наркоту подсела? Просто так, сама решила. И я сделать ничего не мог. А потом пришла ко мне, и сказала, что не хочет больше. И переломалась. На своей даче сидела, выла, стены царапала, я готов был сам дозу ей принести, я слабее неё, я не мог видеть, как ей херово. Ни один нарик на моей памяти не соскочил. А она сильная, она сильнее нас обоих вместе взятых.

Я говорил так долго, что горло пересохло. Даже в ведра заглянул — пустые. Димка лежит все также, глаза закрыл. Может, умер? Ага, дождешься от него. Я встал, отряхнул брюки, хотя это мало помогло, и пошёл к дверям.

— Постой.

Димкин голос догнал меня уже в приёмной. Я остановился, вернулся. Но не для того, чтобы слушать его оправдания.

— Я тебе не отдам её, — просто сказал я. — А ещё — даже не думай. Я тот завод все равно спалю. — А потом повернулся к секретарше его: — Слушай, ты мне кофе не организуешь?

Секретарша Димки была не только до абсурдности смелой, она ещё и кофе варить умела. Я спускался по ступеням и прихлебывал из чашки. Красивая чашка, тонкий фарфор, классика. На выходе из ТЦ забросил её в урну.

Тело ныло. Казалось, дрались всего несколько минут. Но я полюбовался на своё отражение в витринах — на скуле ссадина, под глазом наливается синяк, губа разбита. Одна радость — Дима пострадал не меньше. Может поумнеет и наймет личную охрану.

Хотелось ехать к Кате, нет, сначала за кольцом, потом к ней. Я даже не скажу ей, что знаю про неё с Димой. Сам пережую это. А насчёт своего вида…Скажу, что сцепился с кем-нибудь на улице, она ж меня психом считает, поверит.

Но путь мой лежал не туда. Я бросил машину у кованых ворот, заезжать не стал. Створки послушно разъехались в стороны, охранник кивнул, приветствуя. Раньше, мне льстило, что меня пускают в обитель избранных так сразу. Теперь — скорее досаждало. Я шёл похрамывая. Не Димка, сам в пылу драки приложился о угол стола бедром.

Внутри дома, как всегда чисто. Даже чистюля Катька не сумела бы придраться. Главный сидит у печи. На нем обрезанные валенки, тёплый, стеганый халат. Очки надел, он их только когда газету читает — дальнозоркость.

— Здравствуй, — кивнул он. — Сынок.

Я поморщился. Терпеть не мог, когда она так меня называл, учитывая, что родства между нами — никакого. Тем более в свете последних событий. До чего гадко, когда улыбаются, а сами в душу плюют.

— Здрасьте, — я сел на стул.

С Главным драться не вариант — сразу скрутят. А потом прикопают. Бессмысленно. Если только из-за угла пристрелить, а потом лететь так, чтобы пятки сверкали, пару тысяч километров.

— Что ты морщишься? Сам же знаешь, нет у меня сына. Дочка только, да и та вся в мать — шалава.

Он замолчал, может, вспоминая покойную уже жену шалаву, может, жалея об отсутствии сына. Уж с ним то всякой проще было бы — своя же кровь.

— За что? — спросил я наконец. — Дядь Коль, почему?

Он не любил, когда к нему так обращались, но мне уже насрать. Он же потянулся, хрустнув косточками, вздохнул, совсем по стариковски. Интересно, сколько ему лет? Даже я не знаю.

— Сеня, сколько лет ты со мной? Не считая тех, что бегал на поддавках. Десять? Неужели ты так плохо меня знаешь? На покой мне пора, Сеня. Устал. Ты думаешь, что я просто так тебя столько лет пестовал? Знаешь поди, что за себя тебя оставить хочу?

— Догадываюсь, — уклончиво ответил я.

— Я всю жизнь на это положил. Всю, не жалеючи. И поверь, мне очень не хочется, чтобы моё наследство просрали.

— И?

— Именно так и случится, если наследничек будет грызться из-за бабы, вместо того, чтобы мои интересы отстаивать. Поэтому грызитесь сейчас, пока меня ещё ноги держат. И чтобы если Чернов тебе голову оторвет, я мог себе нового преемника найти. А теперь пошёл прочь, я устал…

Катя

Клементина была на редкость развратной девицей. Сначала она вела себя робко, забивалась в угол, рылась в грунте, явно нервничая. А потом осмелела, буквально на глазах. Делать мне было нечего, поэтому я занималась тем, что разглядывала рыбок. И поэтому чётко просекла тот момент, когда развратнице надоело стесняться.

— Бог мой, Рудольф, она же тебя клеит! — поразилась я.

Засунула палец в воду, пошевелила им — обычно Рудольф приплывал «поболтать». А теперь… цапнул меня. Не сильно, но очень даже ощутимо.