Я не заметила, как уснула. Проснулась — светло уже. Шторы открыты, солнце льётся в комнату, клееем все ещё пахнет, Никитка ко мне прижимается, спящий, тёплый. Я даже не поняла сначала, что же меня разбудило. Повернула голову. Поняла.

Егор стоял нависая над диваном. В глазах — безграничный океан ярости. Кулаки сжимает, желваки на щеках ходят. Едва не застонала — так и знала, что так будет. Сразу надо было уходить.

— Вы… — начал Егор. — Вы…

Никитка во сне заерзал, папаша понял, что сейчас его разбудит своими воплями. Дёрнул меня за руку, едва не вывихнув мой несчастный плечевой сустав, словно мне мало травм за эти дни. Потащил меня за собой на кухню, словно мешок безвольный, коим я себя и чувствовала. Двери за нами закрыл. И орать начал. Орать шёпотом, что весьма забавно выглядело.

Я смотрела на него и глазами хлопала. Хуже не будет, это точно. Поэтому я села. Если уж выслушивать все, что в Егоре накопилось, так пусть с комфортом. На столе стояла чашка с недопитым ночью чаем, я придвинула её к себе. Глоток сделала, другой.

— Блядь, — сказал Егор. — Да что происходит вообще!

Отобрал у меня чашку и закинул её в раковину. Силы есть, ума не надо — не рассчитал и чашка разбилась. Егор перестал орать прислушался — дома тихо. Не проснулся от грохота сын.

— Нечего было ребёнка одного дома оставлять, — воспользовалась я паузой в его монологе.

Егор свернул глазами, а я очень пожалела, что открыла рот. И не к месту подумала — Господи, когда он злится, он ещё красивее! Так бы и злила все время, чтобы полюбоваться. Жалко вот только, что орёт. На меня.

А меня вдруг осенило, как заставить его замолчать. Я встала. В два шага преодолела пространство между нами, приподнялась на цыпочки и поцеловала его. И подумала — как легко! И чего, спрашивается, я боялась? Все гениальное просто.

Егор удивился. Возможно даже — охренел. Окаменел, словно статуя. А я осмелела. Руки ему на плечи положила. Губы сухие, сжаты крепко. Может даже смотрит на меня, как на дурочку, не знаю — я то глаза со страху закрыла. Но не отталкивает же, а уже добрых две секунды прошло!

Я пошла ва-банк — приоткрыла губы. Коснулась его рта своим языком. Какая я распущенная, однако! Пожалуй, стоит завязывать с чтением Таниной книжки.

Губы у него тоже идеальные. Я даже упускаю момент, когда они расслабляются, словно добро дают. Обжигает меня своим языком. Господи!!! Неужели поцелуи могут быть такими??? Почему я раньше не знала?

Мне кажется, я сейчас расплавлюсь. Коленки подогнутся и шлепнусь на пол. В следующий раз целовать Егора буду строго в горизонтальном положении — дабы не надеяться на свой шаткий вестибулярный аппарат. Губы покалывает, щеки горят от щетины, да что там — я сама сейчас сгорю!

А потом… все заканчивается. Егор буквально отрывается от меня. Держит меня за плечи, на расстоянии вытянутых рук. Дыхание его сбилось, видно, что губы зацелованы невооружённым взглядом. И кем зацелованы? Мной! Смешно, но чувствую гордость.

— Вы… сумасшедшая, — говорит Егор. А потом, без перехода: — На вас что, мои трусы?

Под утро в обезьянник привезли проституток. Они были пьяными, весёлыми и очень громкими. Проводили мимо нашей клетушки, одна из них вцепилась в решётку руками.

— Какой сладкий мальчик, — пропела на меня глядя. — Хочешь, приятно тебе сделаю? Забесплатно… ик. От души.

Я вздрогнул. Посмотрел на её пьяное лицо, грудь почти выпадающую из декольте, разводы туши под глазами, слишком яркие красные губы и едва не перекрестился. К счастью полицейский оторвал её от нашей клетки и увёл в соседнюю.

Они шумели ещё час. Потом уснули, видимо, раздался многоголосый храп. Храпел и дедушка, с которым нас привезли и вместе закрыли. Дедушка был беспроблемным. Лёг, калачиком свернулся и захрапел, заполняя комнату перегаром.

Мы с Вовкой сидели напротив друг друга, нахохолившись и молча. Переживали свое фиаско. Вовка жене позвонил, та обещала позвонить кому-то, у кого связи есть… Нас допросили даже, в полсилы. О чем говорить мы решили в машине. Просто решили проверить, не бухают ли наши сторожа новые, а то прошлых за пьянку уволили… Ну да, мы придурки. С кем не бывает.

Надеялись, что нас сразу отпустят. Не тут то было! Промариновали до самого утра. Я извелся — как там Никита? Позвонил Серёже? Или один сидит?

Выпустили нас в шесть, и то, благодаря тем самым знакомым. Собирались держать до суда, на котором судить за административное правонарушение.

— Ребят, вы издеваетесь? — ласково спросил я. — Да меня осудят на штраф в две тысячи. Я вам сейчас больше дам, только выпустите уже!

Денег не дал из принципа. Вот если выпустили бы, то заплатил бы. А так — нехер. Меня подвезли до машины, брошенной недалеко от складов и я полетел домой. Чего только не вообразил! Увидел целый, не сгоревший, не взорвавшийся дом и выдохнул от облегчения. Да хер с ним, с домом! Просто если он целый, больше шансов что цел и сын.