У всех в глазах слезы, звучит торжественная мрачная музыка. И офицер, которого играет Ньюхарт, говорит: «Напишу, сынок. Не беспокойся». Паренек умирает, затем следует череда военных фотографий, военная музыка на заднем плане и титры «тремя неделями спустя». Когда мы снова видим героев, Ньюхарт сидит в своей палатке с соседом, которого играет Билл Мюррей. И Мюррей спрашивает: «Ну что, ты написал матери того паренька?» Ньюхарт неохотно отвечает: «Пока нет, но я собираюсь». – «Ну ты даешь, уже месяц прошел!» – «Да сделаю я, сделаю!» Снова появляются слова «три недели спустя», «шесть недель спустя» и так далее, а Ньюхарт все не написал письмо. Теперь у Боба творческий кризис. «Видишь ли, проблема в том, что я так долго прождал, что уже не могу просто написать: “Ваш сын был отличным солдатом. Он умер героем”. Нужно что-то получше». Он пытается придумать более удачные варианты. Как если кто-то писал бы курсовую.

Думаю, что смерть в самом начале, в частности смерть кого-то совсем юного, слишком удручающе подействовала на публику.

Я заметил, что, когда SNL выпускает на экраны скетчи с графикой, особенно с графикой, указывающей на то, что прошло некоторое время, например «Тремя неделями спустя», «Один день спустя», это сбивает зрителей с толку. По крайней мере, зрителей в студии.

Из-за этого мы и правда теряем внимание зрителей. Единственный способ для зрителей в студии понять, что в скетче про гражданскую войну прошло время, было бы увидеть графику на мониторах. Но ничто не говорило о том, что нужно было отвлечься от сцены и посмотреть на мониторы. Не было никаких спецэффектов, поэтому большинство следили за действием на сцене.

Думаете, зрители перед экранами телевизоров восприняли скетч по-другому?

Я думаю, им скетч понравился намного больше. Но все же основным фактором было то, что зрители подумали: «О нет, шестнадцатилетний парнишка умер».

Правда, что это вы открыли талант легендарного затворника Джона Шварцвельдера, который впоследствии написал больше эпизодов «Симпсонов», чем кто-либо еще? Он самая загадочная фигура в мире комедии. Мне кажется, мир видел всего пару его фотографий.

Я был главным сценаристом для шоу Леттермана в то время (в 1983-м), и он присылал нам шутки, надеясь, что мы их возьмем. Меррилл Маркоу (продюсер) показала мне небольшую открытку от Шварцвельдера. На ней была одна-единственная шутка. Что-то вроде: «Широко освещаемая в прессе попытка Майка Флинна побить каждый рекорд в Книге рекордов Гиннесса провалилась после того, как его кавер на песню White Christmas был продан только пять раз».

Мне очень понравилось, как эта шутка написана, я просто на ней помешался. Джон подписал открытку, но не оставил адрес. Совсем ничего, кроме имени и марки из Чикаго. И так я начал отчаянные попытки выследить его. В телефонном справочнике Чикаго его не оказалось, это было задолго до появления интернета. Поэтому я пошел в Нью-Йоркскую публичную библиотеку и стал искать Шварцвельдера в телефонных справочниках всех крупных городов, полагая, что людей с такой фамилией не может быть слишком много. Я нашел номер телефона его мамы в Сиэтле. Она сказала: «Да, это мой сын Джон, он работает в рекламном агентстве в Чикаго».

Я связался с Джоном и организовал встречу с ним и Леттерманом, и это было одно из самых феерически провальных собеседований в истории.

Что случилось?

Шварцвельдер пришел, как раз когда мы закончили съемки на этот день. Крис Эллиот мне говорит: «Эй, этот парень пришел к тебе». Я пошел поздороваться с Джоном, я его никогда раньше не видел, а выглядит он впечатляюще – под два метра ростом, в синем пальто, как у американского моряка, словно Рэнди Куэйд в «Последнем наряде». В то время он походил на смесь горца, байкера и Эдмунда Кемпера (серийного убийцы и некрофила, орудовавшего в 1960–70-е годы в США). У него были огромные усы, длинные грязные волосы. В общем, вид был впечатляющий. На ремне у него болталась фляжка в стиле 1930-х годов. И потом он спрашивает: «Здесь есть кухня?» – «Да, дальше по коридору. Мне нужно отойти кое-что сделать, но я быстро вернусь». У меня ушло больше времени, чем я думал, и когда я вернулся, Шварцвельдера уже не было. Крис мне говорит: «Думаю, он с Дэйвом в его кабинете». И я такой: «Нет-нет-нет-нет-нет. Ему сначала нужно было поговорить со мной!» Дэйв – чудесный парень, но он довольно закрытый человек, и важно, чтобы люди знали, что на него нельзя давить при встрече.

И я спрашиваю Криса: «Сколько их уже нет?» – «Не знаю, минут пять». Я бегу в офис к Дэйву и вижу, что Шварцвельдер сидит там, будто у себя дома. Вроде он даже ноги к нему на стол закинул, но я точно не помню. Но я отчетливо помню, что он сидит, курит и пьет, а это первое, что не рекомендуют делать на собеседованиях. Дэйв в это время сидит совершенно неподвижно, будто ординатор, которого заперли в одной комнате с душевнобольным в сумасшедшем доме. Шварцвельдер, насколько я помню, разглагольствовал о своих взглядах на телевидение, которые можно свести к тому, что все на ТВ, включая большую часть того, что мы делали на шоу, полное дерьмо. И во взгляде Дэйва я читаю: «Ни за что на свете».

Джона не взяли на шоу Леттермана, но мы взяли его в SNL, где он проработал год (в 1985-м). А следующим, что он сделал, была его легендарная работа над «Симпсонами». Уверен, он больше наслаждался свободой написания сценариев для анимационного шоу, чем для живых выступлений. Он гениальный парень. Хотя, по правде говоря, я не видел его уже 20 лет.

Вы когда-нибудь чувствовали, что формат скетча вас ограничивает? Хотелось ли вам когда-нибудь писать для кино или, может быть, для телесериалов?

На самом деле нет. Я постоянно менял формат того, что я делаю. Сначала я писал скетчи для SNL, потом несколько лет работал на шоу Леттермана, и там все по-другому. Затем я вернулся на SNL и стал писать скетчи в новом формате. The Weekend Update разительно отличался от всего, что я делал раньше. В последние несколько лет я писал только политический материал, и это тоже было своего рода переменой, потому что мне дали свободу делать что захочу. В рамках этой темы я мог писать скетчи и для предзаписи, и для живых выступлений.