Появилась стюардесса, ее бледное лицо выражало смирение. Она сказала как во сне: «Набираем высоту. Летим Куйбышев» Предлоги стали необязательными. Телеграфный стиль Хемингуэя, которому его обучал Эзра Паунд. Мы летели в полной тишине, как будто самолет перевозил покойников, но ведь и действительно все мы немного умерли.

Мы сели в Куйбышеве и выходили по одному. Мне пришлось замысловатыми па спускаться по трапу, мотаясь между холодильными сумками, но я заметил, что каждый, спустившись, становится на колени и целует землю. И я был как все: встал на колени и поцеловал горячий асфальт. Была знойная июльская ночь, горячий воздух струился, вокруг стояли кареты «Скорой помощи» и пожарные ЗИЛы. К нам подошли люди и отвели к автобусу. «Вас повезут в город, в кинотеатр, будут показывать фильмы», – сказали эти люди. Тогда я попросил немного задержаться, мне помогли доставить сумки с мочой в медпункт аэропорта Куйбышева, мы переложили их в настоящий холодильник и поехали в кинотеатр. Там нас разместили в партере, стали разносить чай и клетчатые пледы. Я зарылся в плед и произнес все обрывки всех молитв, от «Алла Бисмилля» до «Сыне Божий! Спаси и сохрани мя».

На следующий день я был уже в Москве, а биологическая жидкость была доставлена в биохимическую лабораторию ММА им. И. М. Сеченова.

Полярная станция Ушаковская состояла из ученых, представляющих два города – ленинградские биологи из Арктического института и биологи орнитологи-цитологи из Магадана, из Института биологических проблем Севера (ИБПС). Со всеми мы познакомились на «камбузе», это был ужин и наша первая трапеза на острове Врангеля. Ученых было не очень много, все разместились за шестью столами, и нельзя было не заметить, что за каждым столом сидели две пары мужчин и женщин, исключением был пятый стол, за ним располагались два молодых человека, демонстративно непоседливых и беспокойных. «Не совсем адекватные», – промелькнуло в голове, но спросил учтиво: «А девушки где?» Они звонко, во весь голос рассмеялись и с вызовом выпалили: «А мы холостяки!» Феликс Борисович, стоявший рядом, очень тихо, так, чтобы слышал только я, произнес: «Плохо кончат». Фраза диссонировала на фоне приподнятого настроения и нарушала композицию увертюры настолько, что я не только запомнил ее, но и ощутил всю глубину и не случайность сказанного. Конечно, здравый смысл подсказывал, что мир этих бравых ребят хрупок и ненадежен, даже более – он искусственный, машинный, в нем нет природы, нет стихии и нет поэзии – все это достается мужчине от любимой женщины. Так везде – и в больших городах, и в небольшой деревне. Но на острове северные широты не шутят и ошибок компенсации не прощают.

Через год мне пришлось обследовать областную психиатрическую больницу Магадана (знаменитый «23 километр»), главным врачом которой был писаный красавец и умница Валерий Федорович Калачев. И вот однажды во время проведения психодиагностического исследования один из пациентов, прервав работу, спросил: «Наиль, а вы меня не помните? Мы с вами познакомились на Врангеле». Действительно, передо мной сидел один из тех двоих «холостяков». «А где второй?» – спросил я. «А он тоже здесь», – ответил незадачливый полярник.

Я спросил у Валерия Федоровича о судьбе этих ребят. Он рассказал, что их доставили на вертолете в состоянии острого психотического возбуждения. Все сбылось. Острота видения, вернее, провидения такова, что задолго до манифестации Феликс Борисович уже видел эту картинку, и этого было достаточно для мудреца, но все же произнес эту чеканную фразу. Не исключаю, что он при этом немного поморщился, но никто этого не заметил.

Однажды в Анадыре, городе контрастов, стоящем на вечной мерзлоте, мы обследовали студентов сельскохозяйственного техникума, будущих зоотехников и ветеринаров; поскольку пшеница в этих краях не хотела колоситься, то и в агрономах не было никакой надобности. Студенты терпеливо заполняли тестовые бланки. Приближалось обеденное время, и мы решили заглянуть в студенческую столовую, это ведь всегда интересно, к тому же совсем недавно мы и сами были студентами, вечно голодными и всегда бравшими двойную порцию пельменей недалеко от 24-й больницы на Страстном бульваре.

Мне захотелось какао. Возможно, что эта была ностальгия: родной дом, ярко-зеленая пачка «Золотой ярлык», возможно, более поздние воспоминания о студенческих отрядах ВМК – МГУ, когда на ужин меня всегда дожидалась пол-литровая банка с холодным какао. Согласитесь, что ужин в студенческих отрядах – это особое время и особое состояние, близкое к тому, что описывается как «райское блаженство».

И вот все поели и смотрят на меня. А какао? «Может, ты возьмешь компот?» Но что может быть хуже незавершенного гештальта? И я направился в святая святых – на пищеблок, куда, как известно, посторонним вход воспрещен. Оказавшись позади котлов и плит, я увидел перед собой огромный чан и дородную женщину с веслом, стоявшую ко мне спиной и свирепо орудующую орудием производства. «Что вы делаете, мадам?» – спросил я. «Это какао, – ответила женщина-исполин, так и не повернувшись ко мне. – Хотите попробовать?» – «А для чего весло?», – не унимался я. И тут она повернулась, и я увидел, как забота преображает человека. «А потому что я делаю какао из ласточки!» – ответила она. Я тут же представил себе ласточек, их низкий полет перед дождем, вспомнил ласточек, мирно спящих в июльскую жару на моем подоконнике, и царапающий звук, иногда исходивший от окон. Чуть приоткрыв жалюзи, я увидел, что некоторые из них, погрузившись в глубокий сон, неожиданно скользили вниз и, чтобы не упасть, не открывая глаз, лихорадочно работали лапками… Я подумал, что только ради этого стоило прилететь в Анадырь. Но при чем здесь ласточки? Тем временем она сообщила мне по секрету, что в этом году не было навигации и какао-порошок не завезли, вот они и придумали делать какао из конфет «Ласточка». «Оригинальное решение!» – заметил я, держа в руке горячий стакан с диковинным напитком и ощущая тесную связь с Родиной. Женщина приняла горделивую осанку, как бы приобщаясь к цветущей сложности евразийского пространства.

Прошло много-много лет, и вот, шестидесятипятилетний, я увидел в магазине поселка Идрица знакомую бутылку красного «Баккарди» – знаменитого кубинского рома из жженого тростника. «Эх, Матвей, будем пировать!» – подумал я на манер Алеши Димитриевича из первой волны эмиграции.

Но когда я взял бутылку и поднес ее к глазам, все прояснилось: «Ромовый напиток на основе „Баккарди“. Изготовлено в Ленинградской области».

И вспомнилось мне какао из «Ласточки», и женщина с веслом (жива ли?), и прекрасная юность.

У Джармуша есть один хороший эпиграф: «Никогда не путешествуйте с мертвецом».

На Врангеле эскимос Омелькот подарил мне кухлянку. От чистого сердца, он просто снял ее с себя и протянул мне. Отказываться было нельзя, это был сакральный подарок, и принимающий мог догадываться о кармической природе такого дара, например предположить, что все только начинается.

Полярники меня предупреждали, что следует очень осторожно принимать дары от местных, были случаи, когда перед самым вертолетом на Большую землю они бежали вместе с пограничниками к трапу и заявляли, что такой-то за бутылку водки отобрал у него шкуру песца, и события, как можно догадаться, становились непредсказуемыми.