Устроившись за столом, мы только собрались поднять по первой, как вдруг, громко шлепая из коридора, на кухню зашла такса. Точнее, такса с бородой терьера. Увидев такое, я рассмеялся.

– Это что за зверь?
–  спросил Череп, как и я, сраженный увиденным.

Женя эмоционально начал рассказывать, что взял таксу еще щенком у одного знакомого. Поначалу он был нормальным, но подрастал щенок, и стала расти борода. Видимо, в процесс вмешался какой-то терьер.

– Клянусь, выгуливаю по ночам! Стремно с таким чудом показываться днем. Верну назад хозяину и морду еще набью, - грозился Женя. Он был из тех, кому только дай повод.

Наконец все-таки приняв по первой и закусив, Череп сказал:

– Женя, успокойся, есть выход.

– Какой еще выход?
–  не унимался Женя.

– Бритва есть?

– Есть!

– Тащи, будем брить, - решительно произнес Вова.

Представив, как мы мылим бороду и бреем таксу, я разразился смехом. Через секунду включились и Женя с Черепом. Смех стоял такой, что подпрыгивала сковорода на столе. А такса, почуяв неладное, убежала в спальню.

Да, природа не ошибается, потому что у нее есть свои варианты. С тех пор утекло много воды. Я жил в Питере, когда с малой Родины позвонили и сообщили, что Черепа больше нет. Отметив свой 48-й день рождения, через три дня он умер. Сердце.

Жаль, что не нашлось никого, кто бы навестил и подлечил.

Ребенком, приезжая на лето в деревню, я радовался больше всех моих двоюродных братьев и сестер, которых у меня было не мало. Хотя, наверное, не следовало, потому как и доставалось мне больше всех остальных. Других за все лето не то что не поругают, плохого слова им не скажут. Мне же прилетало по-разному и отовсюду.

Больше всех старался мой дед. С тем, что попадало ему под руку, он, как скульптор, делал из меня человека, отсекая все лишнее. Любил я тогда своего деда? Нет. Уважал, боялся? Да. Любил ли меня дед? Наверное. Он иногда разговаривал со мной, как со всеми остальными, но это продолжалось недолго благодаря моим усилиям.

В 11 лет дед дал мне прозвище «цыган малай», что в переводе с татарского означает «цыганский сын». Нет, я - не подкидыш, и родители мои – не цыгане. И черноты во мне не больше, чем у всех моих родственников. Это означало другое…

Случалось, я подбивал старших братьев и сестер на какое-нибудь дело, а они, не особо сопротивляясь, соглашались. Но потом оказывалось, что делать это было нельзя категорически. И крайним оказывался я, зачинщик. Нет, меня никто не сдавал. И даже осознание того, что мне в очередной раз прилетит, не могло заставить меня замолчать и отказаться от моей правды.

Иногда, зная, что в доме деда меня не ждет теплый прием, я оставался ночевать у родственников. А вернувшись утром, находил, что всем не до меня. Только дед, выходя из дома, мог буркнуть что-нибудь в мою сторону. Не расслышав его и опасаясь переспрашивать, я интересовался у родственников:

– Что он там сказал?

– Он сказал: «Иди чисти скотный двор».

Да, чистить скотный двор, полоть огороды, таскать воду, заготавливать дрова - это для меня. А собирать малину, смородину, горох, черемуху - этого не заслужил.

Деревенские ребята меня уважали, потому что я успевал везде. Иногда страдал незаслуженно. Однажды, зайдя на конный двор, я увидел сидящих на крыльце бондарки мужиков и деревенских ребят. Крикнув приветствие, я подошел к циркулярному станку, стоявшему посреди двора. Черт меня дернул подойти к нему. Вблизи я увидел, что электрический кабель от станка перерублен. Взяв два конца в руки, я стал разглядывать. Отрублено ровно одним ударом. «Наверное, топором», - подумал я.

В это самое время во двор зашел дед, не мой, другой, деревенский плотник. Увидев меня у станка с перебитым кабелем, он, не долго думая, снял со стен бондарки хлыст и стеганул меня по спине. Длинная кожаная плетка, которую мы называли бичом, имела свойство больно бить. Я взвизгнул и, кажется, подпрыгнул выше головы. Мужики бросились к деду и, отобрав бич, стали объяснять, что это не я испортил кабель, что я только пришел. Подошедшие ко мне ребята сказали, что рубашка на спине в крови и порвалась. Не дождавшись извинений, я побрел домой. Бабушка, увидев меня, сказала:

– Ничего страшного. Рубашку, конечно, жалко, а спина… Две-три ночи на спине спать не сможешь, потом все будет хорошо.

Собравшаяся вокруг меня родня разделилась на два лагеря. Кто-то сочувствовал:

– Совсем озверели, так бить ребенка!

Надо сказать, что мне было всего 12 лет.

Другая половина говорила:

– Опять нашкодил. Мало.

Извинения все-таки были, но не мне, а моему деду. Когда все собрались вечером за ужином за одним большим столом, дед объявил, что приходил дед-плотник и извинился: «Зря ударил. Не разобрался и сгоряча сильно переборщил».

– Еще бы!
–  не выдержал я, - я ему что? Корова или бык, меня так стегать?

Дед, помолчав, добавил:

– Будем считать это тебе авансом за будущее.

Половина стола смеялась, другая половина молчала, сочувствуя мне, а может просто не знала, как реагировать на шутку деда.

Благодаря гусиному жиру и стараниям моей бабушки через три дня я уже не помнил, где и как у меня болело.

Как-то раз деревенские мальчишки позвали нас на пруд купаться. Поблизости за деревней находилось озеро, но купаться там было невозможно: глубокое, нет удобного берега, кругом тина. А на пруду - песчаное дно, нырялка с берега. Только пруд находился в трех километрах от деревни. Деревенские туда добирались верхом на лошадях и на велосипедах. И мне с братьями предстояло найти транспорт.