И мы увидели, что наши старые артисты, наши золотые дедушки и бабушки, наши кумиры... что они бездарно врут. Что они патетичны. Что они некрасивы, пафосны, неискренни... Кон не принял этого спектакля, уж не знаю почему. Те же старики в других спектаклях Кона блистали... А этого спектакля Кон не принял, и мы, сидящие в зале, увидели все, что нам полагалось увидеть. И они, увенчанные лаврами старики, поняли все, что им надлежало понять...

Сразу после премьеры было три инфаркта. А Григорий Петрович...

– Я прекрасно помню эту историю, - сказал Тимур.

– Что ты можешь помнить, ты тогда был пацаном...

– Я знаю, что Кон жестокий.

Мать усмехнулась в темноте:

– Ты не представляешь, до какой степени жестокий. Но узнаешь, если Кон не примет твоего спектакля. Тогда тебе придется менять профессию, Тимур, менять навсегда... ты это понимаешь?

– А если Кон примет?

Мать помолчала.

– ...А твои артисты, все эти странные ребята... которые не хотят идти в нормальный театр, не хотят бегать в массовках и выпрашивать эпизодика... Которые хотят сразу - и на Кон! Которым тоже придется идти в гардеробщики сразу после премьеры... и дай-то бог, чтобы все они остались живы и здоровы, если Кон не примет спектакля...

– А.если примет?

Новая пауза.

– Ты помнишь тех провинциалов... как их...

– Три года назад?

– Их предупреждали тоже...

– ...наш спектакль с этой провинциальной самодеятельностью?!

– Я не сравниваю. Я просто вспоминаю. Их предупреждали. Они влезли на Кон со своей драмой... Помнишь? Девчонка, которая играла героиню, потом в психушку на два года... Такая депрессия... Ты помнишь?! Это все на твоих глазах было! Это не чьи-нибудь россказни, сам там был и все видел!

– Их предупреждали, - глухо сказал Тимур.

– Тебя предупреждают тоже. Прямо сейчас.

– Мама! Речь идет о хорошей профессиональной работе. Я не хочу сказать, что это гениально, но...

– Нет, Тима. Именно "гениально". Ты в этом уверен. Тебя разубедят только свист и улюлюканье на премьере...

– Типун тебе...
– начал Тимур и осекся.
– Извини.

– Извини и ты, - медленно сказала мать.
– собственно, Дегтярев позвонил мне именно с тем, чтобы я тебя удержала.

– И ты доставишь Дегтяреву эту радость?

Мать щелкнула выключателем. Мягкий свет торшера показался Тимуру ослепительным.

– Тебе не следовало идти туда тайком от меня.

– Извини.

– Теперь тебе придется пойти туда снова. И сообщить ему, что ты передумал.

Тимур молчал. Лицо матери было бледным, осунувшимся, решительным.

***

– Восемнадцатого у нас премьера на Коне, - сказал Тимур. Оля ахнула. Вита захлопала в ладоши. Кирилл и Борис переглянулись.

– А генеральный прогон?
– деловито поинтересовался Дрозд.

– Только один. К сожалению, в тот же день. Зато сцена будет наша с девяти утра.

– Обычная практика Кона, - задумчиво сказал Дрозд.
– Все вечера у него забиты...

– Восемнадцатое - это же суббота!
– Вита обхватила плечи, будто замерзая.
– Народу набьется...

– На Коне всегда набивается, - сказал Кирилл.
– Особенно на премьере.

– Летим в заоблачные выси, - рассеянно пробормотал Дрозд.
– Не шлепнуться бы.

– Ваше дело - работать, - строго сказал Тимур.

– Я не буду, - Оля подняла голову.

Тимур увидел, что она на грани истерики.

– Я не буду. Я боюсь. Я не пойду на Кон. Я бездарная.

– Тогда вставай и уходи, - сказал Тимур, не повышая голоса.

Зависла пауза, жесткая, будто высохший столярный клей. Оля неуклюже выбиралась из ряда зрительских кресел - а ряды в старом клубе были неудобные, деревянные, приколоченные слишком близко друг к другу.

– Олька, - растерянно сказала Вита.
– Не делай глупостей... Мы же договаривались...

Оля подобрала свою сумку, лежавшую в проходе на ступеньках. Не поднимая головы, двинулась к выходу из зала. Тимур молчал.

– Топорова!
– рявкнул Кирилл.
– А ну сядь, где сидела!

– Пусть идет, - сказал Тимур.
– Прощай, Оля. Ты сильно ошиблась в выборе профессии.

Оля обернулась. По щекам ее расползались красные . пятна:

– Я боюсь! Ясно вам? Это провал, это...

– Мы же договаривались, Оля, - мягко сказал Дрозд.
– Ты же все заранее знала, нет?