Сегодня она показалась ему ещё более привлекательной, чем вчера в клубе. Такая ладненькая, скромная, душистая девочка. Куколка и есть, иначе не назовёшь. Карамельная принцесса из какой-нибудь сказки, хоть бери и облизывай её с головы до ног. Глеб уже и не помнил, когда раньше так сильно хотел не секса в общем, а именно одну конкретную женщину.

Наверное, для неё всё оказалось слишком быстро. Ждала подарков и хороводов вокруг неё? И потому так расстроилась? Ерунда какая-то! По-женски, конечно, но всё равно очень уж странная у неё реакция. Ненормальная.

– Соня… - он осторожно тронул девушку за руку, отводя ладонь от лица.

Соня подскочила на месте, но не сделала новой попытки убежать.

– Да хватит дёргаться! – на смену непониманию приходило раздражение.

Уже было ясно, что ничего не выйдет. Сегодня, по крайней мере. Глеб уже хотел отправить девчонку спать, раз толку всё равно нет, а потом за стаканчиком виски поразмыслить, стоит ли возиться дальше, или лучше указать ей утром на дверь. Пусть катится, куда хочет. Но профессиональная привычка разбираться в любой ситуации до конца взяла своё.

– Ты девственница, что ли? – предположил он.

Причём, видимо, идейная и фанатичная, потому что в двадцать два года устраивать такую истерику из-за совершенно неагрессивной попытки к ней «подкатить» чересчур даже для девственницы. Впрочем, кто их разберёт. Не связывался никогда и, похоже, ничего не потерял…

Однако Соня коротко помотала головой, отвергая его догадку.

Глеб снова заглянул в прекрасные медовые глаза, лихорадочно блестящие от непролитых слёз, и мозг пронзило новое подозрение.

– Тебя изнасиловали?

Девушка съёжилась ещё сильнее, хотя он бы не подумал, что такое вообще возможно. Опустила голову; кажется, попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно шевельнула губами.

Ответа уже и не требовалась. Всё стало более чем ясно.

– Кто?

– Какая вам разница? – прошелестела она.

А зайчонок-то и впрямь храбрый. Огрызается, будто и не тряслась только что как овечий хвост. Да и сейчас продолжает.

Глеб и сам не знал, какая ему разница. Но с каких пор его приказы подлежат обсуждению?

– Садись, - он слегка подтолкнул девчонку обратно к дивану и досадливо поморщился, перехватив очередной испуганный взгляд. – Да не бойся, не буду я тебя больше трогать. Рассказывай.

Абсолютно не понимая, зачем это делает, налил в чашку остатки чая, подтолкнул девчонке.

Соня будто окаменела или превратилась в ледяную скульптуру. Сидела, стиснув в ладонях остывающую чашку, и не могла выдавить ни слова. Язык не поворачивался – фраза, которая всегда казалась ей образным преувеличением, оказалась вполне себе применима к физической реальности.

Соня вообще не была готова делиться трагедией прошлого, даже подруге не рассказывала. А уж исповедоваться перед этим человеком было тысячекратно сложнее. Он ведь сам только что едва на неё не набросился. Соня и теперь не чувствовала себя в безопасности. Да, обещал не прикасаться, но разве можно такому верить?

И зачем, зачем ему нужны её откровения? Убедиться, что не обманула? Увидеть, какая она слабая и никчёмная, и отвернуться от неё? Последнее было бы хорошо.

– Отчим… - она не узнала собственный голос.

– Как?

От нового вопроса сердце болезненно сжалось, а потом заколотилось, как сумасшедшее, под лавиной мучительных воспоминаний, которые она уже несколько лет усиленно гнала прочь.

Но неужели Молотов хочет услышать всё в подробностях? Он из тех, кто получает удовольствие от пикантных историй, и если решил не трогать её, то хочет развлечься хотя бы так?

Наверное, он что-то понял по её лицу, потому что раньше, чем Соня что-нибудь сказала, уточнил:

– Мать куда смотрела?

Холодный сухой тон, как на допросе. Нет, он не смакует её унижение. Похоже, ему всё равно, вот только зачем тогда спрашивает?

– Она медсестра, часто уходит на ночные дежурства, - глухо проговорила Соня. – Мы оставались одни… В первый раз он был очень пьян и на что-то разозлился. Сказал, что сейчас научит уважать старших и…

– Это был не единичный случай?

Новый вопрос обрушился, как удар. Соня торопливо прижала ладонь ко рту, закусила палец. Ещё немного, и вместо слов из горла вырвется крик. Отчаянный и бессмысленный вопль бессилия и боли.