— Прошу сдать оружие, господа! — грозно приказал Трухин. — Вы окружены!

Щепилло спокойно отложил трубку, удивленно смотрел на Быстрицкого. Тот ему подмигнул дружески.

— Уберите пистолет, майор! — посоветовал Соловьев. — Он может выстрелить.

— Именно! — храбро подтвердил Трухин. Ром в нем гулял вовсю.

— Вы свои обозные замашки бросьте, — сипло прорычал Щепилло, делая движение подняться, — а не то я… — он поймал предостерегающий взгляд Быстрицкого и не договорил. Войнилович, хозяин квартиры, огорченно покачивал головой.

— Хорошо, мы сдаемся, — сказал Соловьев. — Да и как не сдаться непобедимому герою.

Торжествующий майор отвел Соловьева на гауптвахту, а Щепиллу, как особо опасного и склонного к буйству, запер в частном доме под двойной охраной. Солдат он предупредил, что за арестованных они отвечают собственной шкурой.

— Если они с вами заговорят, стреляйте без предупреждения, — приказал разбушевавшийся Трухин.

— Это уже как водится, — обнадежили его караульные.

Будь Трухин понаблюдательнее, он, возможно, заметил бы игривое, не соответствующее моменту настроение солдат и офицеров, к которым обращался. Но он ничего такого не замечал. Окрыленный первыми боевыми успехами, он чувствовал себя на седьмом небе. В воображении смаковал заслуженные награды, которые в скором времени наконец-то посыплются на его голову. А как же! Неизвестно, что случилось бы в полку, не прими он все меры предосторожности. Какие беды могли натворить те же шальные поручики Щепилло и Соловьев. Гебель, конечно, командир толковый, службу понимает, но и он в роковую минуту отстранился от командования, маскируясь полученными от злодеев ранами. Один он, бесстрашный Трухин, подобно спартанцу Леониду, рассказ о котором он слышал краем уха за обедом у Густава Ивановича, остается на посту, несмотря на смертельную опасность, и готов отразить натиск неприятеля.

Еще стаканчик, перехваченный в штабе, вселил в него бодрость уже почти сверхъестественную. В сопровождении дежурного взвода он без устали рыскал по городу, наводя на тихих обывателей великую тоску. Городские лавки давно позапирались, дома — на глухих засовах, окошки зашторены. Трухин хорохорился до той поры, пока не узнал, что Сергей Муравьев с войском выступил из Ковалевки и держит направление на Васильков. Роковое известие привез приказчик из помещичьей усадьбы, пожилой хохол с помятым землистым лицом.

— И много у него войска? — спросил Трухин, бледнея.

— Тьма! А главное дело, грабят и убивают всех без разбора. Я сам чудом спасся.

Трухин протрезвел и засеменил в штаб. Запер за собой дверь и уселся за стол перед початой бутылкой рома. Со страхом ощутил, что пить ему не хочется. «Вот оно, — подумал, — вот оно пришло!» Он не знал, что такое «оно», но всем своим существом чувствовал приближение чего-то неотвратимого, грозного, рокового; и неожиданно мыслями вернулся в ту пору, когда был юным, когда кто-то его любил бескорыстно, да теперь разве вспомнишь — кто. Слезы текли по его щекам, а он их не замечал. Так маятно и жалобно никогда, кажется, не билось его сердце.

Дрожащей рукой поднес он ко рту бутылку, отхлебнул.

Постепенно к нему вернулось самообладание. Трухин объявил по гарнизону боевую тревогу и принял мужественное решение встретить врага в открытом поле.

— Сам поведу солдатушек на злодея, — объяснил он денщику. Отдышавшись и испив холодного квасу, вышел на крыльцо. Непокрытую голову его ошпарило холодным ветром. «Эх, мать честна! — подумал Трухин. — Какое испытание послал господь за грехи мои!»

Он глянул налево — никого, взглянул направо и начал тереть глаза, будто их запорошило песочком. От окраины приближалась небольшая группа солдат. Шли вольно, не строем. Впереди два офицера. Скоро Трухин офицеров признал: один, смуглый, с длинными ножищами, конечно, Сухинов, злодей из злодеев, второй, круглолицый, с яркими губами, — подозрительный дружок Сергея Ивановича Мишка Бестужев. Откуда они взялись? Другой бы на месте Трухина, возможно, смалодушничал, отступил и спрятался, что и не стыдно было, учитывая неравенство сил, но у майора сегодня был особенный день, какой-то бес толкал его под руку. И голос у него образовался неожиданно зычный, когда он обратился к приближающимся солдатам с обличительным словом. Вдобавок Трухина сбила с толку приветливая, как ему показалось, улыбка на лице этого дьявола Сухинова.

— Канальи! — заревел Трухин, шатко спускаясь с крыльца. — Вы на кого осмелились подняться? Свиньи! Мало вас пороли! Добрый Густав Иванович с вами миндальничал, но я не такой. Мой нрав вы все знаете. От меня поблажки не будет. Христопродавцы!

Трухин и авангард Сухинова сближались, майор невольно сбавил тон.

— Солдатушки, надежда наша! Возвращайтесь по своим местам, не безобразничайте. Всем обещаю помилование! Сам упаду в ноги начальству, вымолю всем прощенье. И ты, Иван Иваныч, не безумствуй! Говорю тебе, покайся и авось уцелеешь.

— Конечно, ваше высокоблагородие, конечно, покаюсь, без этого нельзя, — говорил Сухинов, приближаясь, полыхая угольным блеском веселых глаз. Трухин не понял, что он собирается делать, попятился. Длинная рука Сухинова схватила его за загривок, швырнула в кучу солдат. Все мгновенно переменилось. Замелькали перед Трухиным свирепые лица, злобные усмешки. С него сорвали эполеты, растерзали мундир. Майор по инерции прошелестел: — Подлецы! На любимого командира руку… — договорить не успел. Алимпий Борисов умело, наотмашь ударил его кулаком в ухо. Трухин хрюкнул и мягко опустился на колени. Дальнейшее майор видел как бы сквозь дрему. Его больше не трогали. На площади появилось очень много людей, среди которых Трухин, охолодев сердцем, различил Соловьева, целующегося с усатым фельдфебелем, ненавистного Щепиллу, с разинутой в крике пастью, особенно страхолюдного оттого, что он был на морозе в одной рубахе, расстегнутой до пула. И, наконец, Трухин, не веря глазам своим, обнаружил в толпе Сергея Муравьева, окруженного со всех сторон солдатами и офицерами. Трухин вскочил на ноги и рысью припустил к нему. Снова, теперь по собственной воле, грохнулся на колени: