Рауль умолк, поклонившись.

Он кончил, но Людовик XIV молчал, задумавшись.

— Клянусь богом, — вскричал д'Артаньян, — отлично сказано; не правда ли, ваше величество? Как хорошо, как благородно!

— Да, — прошептал растроганный король, сдерживая свое волнение, не имевшее другой причины, кроме общения с такой возвышенной, благородной натурой, как Рауль. — Да, вы говорите правду, всюду вы служите королю.

Но, переменив гарнизон, вы получите повышение, которого вполне заслуживаете.

Рауль понял, что король ничего не хочет прибавить, и потому с присущим ему тактом поклонился и вышел.

— Вы собираетесь сообщить мне еще что-нибудь, сударь? — спросил король, оставшись опять наедине с д'Артаньяном.

— Да, ваше величество, это известие я отложил на конец, потому что оно печально и облечет в траур королевские дворы Европы.

— Что вы хотите сказать?

— Ваше величество, проезжая через Блуа, я услышал печальную весть.

— Право, вы меня пугаете, господин д'Артаньян.

— Мне ее сообщил доезжачий, у которого на рукаве был черный креп.

— Может быть, мой дядя Гастон Орлеанский…

— Ваше величество, он скончался.

— И никто меня не предупредил! — воскликнул король, оскорбленный тем, что ему не сообщили о смерти дяди.

— Не гневайтесь, ваше величество, — сказал д'Артаньян, — парижские курьеры, да и вообще никакие курьеры в мире не скачут так, как ваш покорный слуга. Посланец из Блуа будет здесь только через два часа, а он едет быстро, ручаюсь вам» я обогнал его уже за Орлеаном.

— Мой дядя Гастон, — прошептал Людовик, прижимая руку ко лбу и вкладывая в эти три слова самые противоречивые чувства, пробужденные воспоминаниями.

— Да, ваше величество, — философски заметил мушкетер, отвечая на мысль короля, — прошлое уходит.

— Правда, сударь, правда. Но у вас, слава богу, есть будущее, и мы постараемся, чтобы оно не было слишком мрачным.

— Полагаюсь в этом отношении на ваше величество — поклонился д'Артаньян. — А теперь…

— Да, правда. Я и забыл, что вы сделали сто десять лье. Идите, сударь, позаботьтесь о себе, ведь вы один из моих лучших солдат, а когда отдохнете, возвращайтесь ко мне.

— Ваше величество, и при вас и вдали от вас я всегда к вашим услугам.

Д'Артаньян снова поклонился и вышел. Потом, словно приехав всего-навсего из Фонтенбло, он пошел отыскивать в Лувре Бражелона.

В Блуаском замке горели свечи у безжизненного тела Гастона Орлеанского, последнего представителя прошлого. Горожане слагали ему эпитафию далеко не хвалебного свойства; вдовствующая герцогиня, забыв, что в юности она так любила покойника, что бежала из отцовского дома, теперь, в двадцати шагах от траурной залы, углубилась в денежные расчеты. Вообще жизнь в замке текла своим чередом. Ни мрачный звон колокола, ни голоса певчих, ни пламя свечей, мерцавшее за оконными стеклами, ни подготовка к погребению не смущали парочку, которая сидела подле уже знакомого нам окна; оно выходило во внутренний двор из комнаты, принадлежавшей к так называемым малым апартаментам.

Веселый солнечный луч (ибо солнце, по-видимому, мало беспокоилось о потере, понесенной Францией) падал на двух собеседников.

Он был юноша лет двадцати пяти, маленький, смуглый, с хитрым живым лицом и огромными глазами, затененными длинными ресницами, его большой рот часто улыбался, показывая прекрасные зубы, а острый подбородок обладал редкой подвижностью. Вовремя разговора он нежно наклонялся к молодой девушке, которая, надо сказать, не отстранялась от него с той поспешностью, которой требовали строгие правила приличия.

Девушку мы знаем, так как уже видели ее однажды у этого самого окна под лучами такого же яркого солнца. Лукавство сочеталось в ней с рассудительностью Она была очаровательна, когда смеялась, и красива, когда становилась серьезной По правде говоря, она чаще бывала очаровательна, чем красива.

Собеседники были увлечены каким-то полушутливым, полусерьезным спором.

— Скажите, господин Маликорн, — спросила девушка, — угодно ли вам наконец поговорить разумно?

— А вы думаете, это легко, Ора? — возразил Маликорн. — Делать то, чего от тебя хотят, когда нельзя делать то, что можешь?

— Ну, вы, кажется, запутались в словах. Бросьте, мой дорогой, прокурорскую логику.

— Опять-таки немыслимо: ведь я чиновник. И вы меня упрекаете за то, что я стою ниже вас… Итак, я ничего вам не скажу.

— Полно, я и не думаю упрекать вас Скажите, что вы собирались сказать. Говорите, я этого хочу.

— Хорошо, повинуюсь. Герцог умер.

— Ах, боже мой, вот новость! Откуда вы явились, чтобы сообщить это?

— Я приехал из Орлеана.

— И это ваша единственная новость?