Кок некоторое время молча переворачивал шипящие куски рыбы, потом снова заговорил:

– И вот решил я спастись. В одиночку. Имение, которое от жены осталось, продал. И квартиру продал, жил на съемной. Успел все продать выгодно, еще до войны. Повезло. Деньги вложил в золото и отправил в банк во Францию. Изобразил болезнь и отправился якобы на лечение за границу. Слухи обо мне пошли, что я все деньги в Париже с девками прокутил. Я эти слухи опровергать не стал, даже поддакивал. До пенсии срок еще выслуживал. Потом подал прошение об отставке по болезни. Вышел в отставку в шестнадцатом году и успел выехать в Париж.

Фред неподвижно глядел на горизонт:

– Я уехал из Риги в январе пятнадцатого года. Я уезжал тайком. Я нанялся матросом на шведский пароход. Только в девятнадцатом году я оказался в Англии. Я просто не хотел служить русским. И немцам тоже не хотел служить. И вообще я не хотел никому служить. И незачем мне было умирать на чужой войне. А еще хотел повидать свет.

– Тот, кто ничему не служит, никому и не нужен… Чему-то служить так или иначе все равно надо.

Не остались в Алопе и хитроумные дети

Бога Гермеса, искусные в кознях.

Москва. Ноябрь 1924 года

Арбузов развернул от себя электрическую лампу, ярко осветив своего визави и оценивающе окинул его взглядом. Через стол перед ним, нога на ногу, на табурете сидел жгучий брюнет, лет двадцати пяти. В свободе и раскованности позы, которую он ухитрился принять, сидя на неудобном табурете без спинки, было что-то невероятное. По-южному смуглое лицо заросло многодневной черной щетиной. Черты лица отличались классической правильностью. В антрацитовых глазах сверкали веселый искорки. Одет брюнет был нее без некоторого шика, почти по-нэпмански: костюм тройка, правда, уже поношенный, и лаковые туфли. Только воротничок манишки и манжеты засалились до неприличия.

– Я не понимаю, откуда у вас столько оптимизма и веселья, гражданин Блендер?

– Зачем, зачем, любить, гражданин следователь, зачем, зачем страдать? Не лучше ль вольным быть, и песни распевать. – пропел брюнет и широко улыбнулся, – Ну, не повезло мне. Бывает. Виноват. Каюсь. Готов понести. Заслуженное. Но прошу снисхождения у господ присяжных.

– А почему вы считаете, что заслуживаете снисхождения?

– Во-первых, за свое пролетарское происхождение. И потом… Да, я совершал не совсем благородные поступки. Да, господа присяжные, бывало, я обманывал доверие граждан. Но каких граждан? Это были социально чуждые элементы, можно сказать, скрытые враги советской власти. Я наказывал их за нелояльность к новому строю, лишая их некоторого количества денежных знаков. Разве это так плохо? Господа присяжные заседатели?

– И что мне прикажете с вами делать, гражданин Блендер?

– Отпустите меня, гражданин следователь. Пусть в шутках и цветах сон жизни пролетит, пусть песня на устах свободная журчит!

– Шутить изволите, гражданин Блендер. Вы знаете, какое обвинение вам может быть предъявлено?

– Я еще нетвердо знаю новый кодекс… Вероятно, мелкое мошенничество или что-то в этом роде?

– Нет, ошибаетесь, гражданин Блендер, мы мелким не занимаемся. Мы – ОГПУ, а не милиция. Осознайте разницу. И обвиняетесь вы в создании тайной контрреволюционной антисоветской организации. И светит вам высшая мера социальной защиты – расстрел.

Лицо Блендера вдруг из оливкового стало серым, черты лица исказились. Он внезапно сидя выпрямился, словно хотел привстать с табурета.

– Как же так, отец родной, гражданин следователь, это же шутка была! – голос внезапно осип. – Цена ей двадцать червонцев.

– Очень жаль, гражданин Блендер, но в нашей организации плохо понимают шутки. – Арбузов говорил очень тихо, но внятно. Губы Блендера задрожали, взгляд сделался затравленным:

– Что же… что же мне делать?

Арбузов выдержал долгую паузу. Блендер казался уже на грани обморока. Арбузов заговорил, в голосе его зазвенел металл:

– Слушайте меня, Блендер! Я могу отправить вас в подвал прямо сейчас. Если вы этого не хотите, я скажу вам, что вы можете попытаться сделать.

– Я все сделаю! – прошептал Блендер. Его била крупная дрожь.

– Во-первых, вы должны написать о себе всю правду. Всю! Начиная с того, как вы писались в штаны в раннем детстве. Все! И очень подробно!

– Я напишу… – прошептал Блендер.

– Во-вторых, объясните мне, тоже письменно, пожалуйста, почему нам не надо вас расстреливать. Еще раз: почему нам не надо, а не вам! В ваших жизненных интересах, постараться меня убедить. Вам ясно?

– Ясно, – пробормотал Блендер, опустив глаза.

***

Спустя три недели они встретились в том же кабинете. На этот раз Блендер был чисто, до синевы, выбрит. Лицо его было серьезно. Стоял он перед столом скромно, без малейших признаков прежней развязности.

– Здравствуйте, Андрей Соломонович, садитесь пожалуйста, – Арбузов развязал завязки на папке и достал оттуда ворох рукописных листов.

Блендер осторожно присел на табурет.

– «Я, Андрей Соломонович Блендер 1899 г р., согласно метрике Андреас Блендер, сын Солона и Елены Калотраки, грек, из семьи греков, переселившихся в Россию. Сирота с детства: семья погибла в шторм во время торгового рейса. Фамилию Блендер получил по приемному родителю Блендеру Дмитрию Александровичу (Якову Израилевичу), из одесских мещан…» Тут у вас целый интернационал… А еще говорят, греки и евреи терпеть друг друга не могут!