Лукашевич заливисто расхохотался:

– Вася Воробьев, титулярный советник – особа, приближенная к императору! Товарищи чекисты, кто-то сыграл над вами шутку. Василий Мефодьевич всегда сторонился и политики, и Двора, как черт ладана. Должно быть, вы перепутали его с кем-то.

– Вот и хорошо, Николай Александрович, – улыбнулся чекист, – расскажите мне про настоящего Воробьева, и мы развеем наши заблуждения, а потом вместе посмеемся.

Лукашевич ненадолго задумался и стал рассказывать:

– Итак, Воробьев Василий Мефодьевич. Я знал его по службе в департаменте. У нас были приятельские отношения. Приятельские, но не более. Когда он поступил к нам на службу, ему было уже за тридцать. После первой революции у нас множество вакансий открыли, поняли, что полиция не справляется. Он перешел к нам из какого-то другого ведомства, а по молодости, вроде бы был он когда-то и на военной службе, но пришлось ему с той службы уйти. Темная история. Он сам об этом не говорил, а я не спрашивал. Вообще в полицию военных охотно бы брали, только желающих нет. И вообще образованных людей в полицию калачом не заманишь. А он сам пришел.

– И чем он занимался?

– Сыском. В самом прямом смысле, сыском. Талант у него был в сыске вещей.

– А подробнее?

– Подробнее… – Лукашевич задумался, – Вы же знаете, какими методами у нас велось следствие? И у вас, думаю, методы не сильно изменились… Находят подозреваемого и начинают его бить… Тут-то все и раскрывается. Но бывает так: нет еще ни одного подозреваемого, или не того подозреваемого взяли, или того взяли, но бить нельзя – из важных или высокопоставленных… А спрятанное нужно найти. Вот тут всегда звали Василия Воробьева. Я уже говорил, талант у него на эти дела от Бога! Находил спрятанное, там, где никто и не думал искать. В какой ножке стола смотреть, какой кирпич из печки нужно вынуть, какую половицу приподнять, в какую книжку заглянуть… Это он словно собачьим нюхом чуял… И еще… Полицейским, бывает, много чего к рукам прилипает… А этот честен был до щепетильности. Все найденное всегда сдавал строго. Мне как-то сказал, что если станет он утаивать найденное, то и дар его пропадет! Верил он в это…

Да-с…

***

Океан. Февраль 1929 года

Ветер совсем стих. Поверхность океана была, как зеркало. Капитан украдкой скреб ногтями по штагу, вызывая лукавую усмешку напарника. Древняя магия никак ни хотела работать.

– Вот ты, Федя, давеча издевался надо мной: дескать, двадцатый век на дворе, а я верю во всякую свою смешную мистику.

– В борьбе со стихией, хороши любые средства, – словно оправдываясь, ответил капитан.

– Ну не знаю, мистика это или нет, но бывает, нет чему-то разумного объяснения, хоть убей. Вот про себя скажу. Хочешь верь, хочешь нет, а почуял я в себе дар разыскивать спрятанное.

Пожилой напарник достал спиртовку, разжег и стал поджаривать рыбу на маленькой сковородке, продолжая рассказ.

– Мальчишкой я еще был. В деревне у нас случай произошел: один крестьянин богатый головой малость тронулся. А потом у него еще вдобавок удар случился – ноги отнялись. Копил он когда-то деньги, а в помраченном рассудке перепрятал и сам позабыл куда. Семья весь дом перерыла, хлев, сараи – нету ничего. За огород уже принялись. А я захожу к ним на двор и запросто вынимаю из-за поленницы сверток с деньгами. Прихожу в дом, говорю – вот. Как ты нашел, спрашивают. А я не знаю, что и ответить. Объяснил так: дом перерыли, значит, дома нет. В огороде закапывать хлопотно, и видно было бы свежеразрытое. А на дворе – поленница. Старые дрова в ней еще с прошлого года всегда остаются, а в самом низу – у земли – год от года самые старые копятся, и никто их не трогает. Вот и место хорошее, где прятать. А на самом деле, я ничего этого не думал еще, когда за свертком полез.

Капитан завороженно глядел, как кок переворачивает куски рыбы на сковородке, и внимал рассказу.

– Другой раз. Теща моя очень меня не любила. Так она перед смертью бриллианты свои, чтобы мне не достались, зашила в диванный валик. Я после уже смотрю, и взгляд мой все время к валику на диване обращается, сам не знаю отчего. Потом смотрю: к чему бы возле окна прямо в обои иголка воткнута? И нитка на ней необычного цвета. Потом углядел шов на диванной подушке, где раньше не было. Распорол… Да… Так вот…

– По молодости я много чем разным занимался. Но позвал меня мой дар в полицию служить. Решил я, что должен дар свой на пользу обратить. В седьмом году перевелся на службу в сыскное. Чин малый, жалование ничтожное, зато все время при деле. У жены имение было и квартира в Петербурге своя. Так что, жили мы безбедно.

– И чего я только не находил! Оружие, динамит, деньги спрятанные, драгоценности ворованные, документы секретные… Революционную типографию раз нашел. Ну и наградные мне хорошие платили за найденное…

Кок вывалил в миску первую порцию поджаренной рыбы, выложил на сковородку следующую и замолчал, задумавшись.

– А что было потом? – не выдержал капитан.

– Потом понял я, что все это суета, и занятия мои суть ничтожные. Страна катится в пропасть. Верхушка занята не служением государству, а только собой. Я вблизи на них насмотрелся: и на придворных, и на важных чиновников и генералов… В народе ненависть лютая к ним зрела. Опять можно, как в пятом году, под раздачу попасть. Еще чувствовалось, что война скоро будет. Рухнет тогда все. Все ясно мне стало, как Божий день. Первую революцию еще помнили, ясно было, что второй не пережить. И жена у меня умерла… Семьи не осталось. Казалось, ничто больше не держит…