В конце лета, когда машина с включённым двигателем уже готова увезти Катьку в городскую жизнь, она протягивает ко мне руку со слепленным репейниковым комком и цепляет на мою жилетку, как медаль.

«Насовсем», – подмигивает Катька.

Про ягоды средней полосы

На десерт в деревне почти всегда ягоды.

Сначала жимолость. Единственный её куст, неприметный, с вытянутыми зелеными пипками ягод, будто и не ягоды вовсе.

Ходишь вокруг него, выглядываешь каждый день – не появилась ли сиреневая пыль на боках. Не разрослись ли эти туманности, проглядывают ли еще зелёные ягодные кончики, можно ли, можно…? И вот – утро, кружка заполнена жимолостью до краёв; сверху сахар и ты понимаешь, что июнь.

Потом клубника. Клубника и соседская сметана, тяжелая, жёлтая, начинаешь из банки выуживать её пальцем, ещё не дойдя до дома. Никто не ругается – к концу дня сметаны уже не будет, а клубника будет лезть из каждой грядки наглыми своими боками, срубишь одну голову – отрастает три, и вот сметана, сахар, клубника, повторить, ты уже не можешь, июнь бьёт жарой по вишням, голодные караси выпрыгивают из пруда и вдруг как-то утром выходишь – а на клубничных грядках остались только листья. Их лениво трогают лапой куры. Брезгуют. Проходят дальше.

Потом смородина, чёрная. Десяток ягод сжевал непонятного недовинограда средней полосы, хватит.

Потом смородина красная.

Кусты росли прямо вдоль зеленого деревянного шелушащегося забора. Ухватишь гроздь и закинешь в рот, сжимаешь губы и стягиваешь со шпенька десяток ягод кислым красным взрывом. Июль, кислища, июль, озеро, июль и много книжек, и никакой школы навсегда-навсегда-навсегда.

Потом малина. Мы идём в лес, я, бабушка, Катька и кавказская овчарка Лана. Я еще не в состоянии отличать съедобного от несъедобного, а Лане просто лень, поэтому бабушка собирает ягоды: горсть – мне, горсть – Катьке, горсть – собаке. Справедливость.

Потом черника. Проклятье очкариков. Кто все эти люди, которые говорят, что вёдра съеденной в детстве черники вернули зрение всем ботаникам вроде меня – враньё! Зрение мне вернула лазерная коррекция в восемнадцать, спасибо, пап; но сколько вёдер черники было мне в детстве скормлено, как я протестовала, как мне снились в кошмарах её безглазые синие плоские головки; как обогатились на мне все окрестные ягодособиратели, которые в сезон черники выстраивались в очередь под нашей калиткой!

Потом клюква. Я в детстве никогда не видела, как она растёт. Дедушка говорил, пешком до болот три часа, я не дойду. Потому клюква была для меня самой редкой, самой ценной и самой любимой.

Ещё к клюкве часто прилагались ёжики, дедушка находил их по дороге и приносил к нам на участок, зная мою любовь к зверью. Ночью ёжики уходили обратно в лес. Я расстраивалась.

Воспоминания. Паззлы, которые делают нас – нами. Картинки домов, в которых мы жили детьми.

Запах трав и цветов, росших вокруг детской площадки. Скрежет, шуршание, шум и шорох тёплых гаражных крыш. Липкие почки деревьев, цеплявшихся на рюкзак. Выщербленные ступеньки музыкальной школы, пропахшие гуашью стены художки, гул голосов в холле спортшколы. Стук футбольного мяча и вкус газировки. Щелканье прыгалок об асфальт и шуршание друг об друга пальцев, которые несколько часов рисовали мелками самых разных цветов. Ощущение гладкого или щербатого, холодного или тёплого, изрезанного ножом или свежеотполированного школьного стола под локтями. Скрип двери кабинета математики. Щёлканье окошка паспортного стола. Каблуки и юбки в пыли многочасовых очередей на первый отборочный в театральном. Продавленность страниц с конспектами по биологии, литературе, сопромату. То, как колет в бок новенькая зачетка. Шнурки кроссовок, зацепившиеся за острые зубья эскалатора. Тёплые ладони любимых.

Конец ознакомительного фрагмента.