Врезающиеся волны людей толкают меня из стороны в сторону и вперед-назад с каждым моим прыжком, но Джоэлю удается неподвижно оставаться у меня за спиной. Его сильные руки периодически обвиваются вокруг моей талии, чтобы удержать на месте или оттащить, пока я растворяюсь в музыке, прыжках, а все остальные врезаются в меня. Я — часть живого, дышащего океана, бушующих волн, наполняющих мое тело химией, заставляющей меня чувствовать себя так, словно я могу петь во все горло каждую секунду каждого дня до конца моей жизни.

К моменту завершения выступления группы мое горло саднит, а мышцы горят. Джоэль берет меня за руку и выводит из рассеивающейся толпы, и как только становится просторней, я запрыгиваю ему на спину. Крепко обвив руками его шею, я прижимаюсь лицом к его огненно-горячей коже и улыбаюсь.

— Джоэль? — произношу я, когда он поднимает меня выше и несет через небольшие скопления людей, оставшихся после завершения выступления.

— Да?

— Спасибо.

Я крепче прижимаюсь к нему, зарабатывая завистливые взгляды от каждой глядящей ему вслед девушки.

— За что? — спрашивает он.

За все. За билеты, за веселье, за то, что на несколько часов заставил меня забыть о реальной жизни. За то, что поймал меня, когда я убегала, и понес, когда не смогла идти.

— За этот день.

Джоэль оглядывается на меня через плечо, и я сопротивляюсь желанию поцеловать его.

— Мне кажется, ты перегрелась, — улыбаясь, отвечает он.

Он отводит меня на окраину фестивальной территории и усаживает в тени большого дуба, мы валяемся на сухой траве рядом друг с другом, слушая звуки музыки, доносящейся издали.

— На что это похоже? — интересуюсь я, сосредотачиваясь на шелесте листьев над нами. Калейдоскоп зеленых и желтых красок в небосводе рисует узоры из света и тени на нашей коже.

— Что именно?

— Быть на сцене. Выступать перед всеми этими людьми.

Когда окидываю его взглядом, Джоэль смотрит в небо, его лицо залито лучами солнечного света. Его светлый ирокез разделяет траву, а кожа, все еще распаленная из-за жары и напряжения.

Он молчит мгновение, а затем его голос уносится к листьям.

— Ты когда-нибудь делала что-то и в этот момент осознавала, что делаешь именно то, что должна?

Он произносит это с уверенностью, которую я никогда прежде не ощущала, и в этот момент я жажду этого чувства.

— Едва ли.

— Когда мы выходим на сцену, — продолжает он, — и подростки поют нам наши песни... Вот на что это похоже. В этот момент я понимаю, что занимаюсь именно тем, для чего был послан на эту Землю, потому что нет ничего лучше этого чувства.

Я закрываю глаза, мечтая о таком моменте, думая, как это будет ощущаться, и сомневаясь, что когда-нибудь узнаю. Роуэн, мой отец, школьные психологи, научный руководитель — все они пытались помочь мне выяснить, что я хочу делать со своей жизнью, но, возможно, мне нельзя помочь.

— Прости, — спустя некоторое время произносит Джоэль, — это было банально как дерьмо. Адам может объяснить лучше.

Мои глаза все еще закрыты, когда я качаю головой.

— Ты идеально объяснил.

Когда чувствую, что Джоэль смещается рядом, открываю глаза и нахожу его лежащим рядом со мной. Мой взгляд устремляется к его губам, а мои губы начинает покалывать от воспоминаний: он целует меня в Mayhem, возле Mayhem, в моей машине, на грузовике, в подъезде.

Он не делал никаких телодвижений в мою сторону с понедельника, и даже несмотря на то, что мне нравилось тусоваться с ним, я скучаю по тем временам, когда мы и часу не могли провести вместе, чтобы не ускользнуть куда-нибудь пошалить. Теперь это похоже на то, будто между нами угасла страсть, и все, что осталось — лишь его дружеская улыбка и восхитительный смех, которого должно быть достаточно, но нет.

Мне хочется спросить, почему он не целует меня, почему лишь зависает надо мной со своими великолепными губами и красивыми глазами, но затем эти губы раскрываются, и Джоэль произносит:

— Ты когда-нибудь выступала перед толпой?

— Было несколько танцевальных концертов, — неохотно отвечаю я, оглядываясь на листья над нами, вспоминая отца с камерой в руке и маму с гордой улыбкой на лице. Я видела эти улыбки лишь в тот момент, когда была одета как пластиковая кукла для концертов, вечеринок или фотографий. Я никогда не понимала, что была для нее лишь игрушкой до того года, пока она не переросла меня.

— Ты танцуешь? — спрашивает Джоэль, и я прячу эмоции обратно в катакомбы своего сердца.

— Танцевала.

— Почему перестала?

Когда мама ушла, я возненавидела все, что напоминало мне о ней. До сих пор не выношу запах ее кокосовых духов или вкус лимонного пирога с безе. Она — причина, по которой я не танцую в балете с одиннадцати лет, причина, почему я не могу заставить себя носить балетки, даже несмотря на то, что они на пике моды среди студенток.

— Просто выросла, — отвечаю я, поднимаясь на ноги, дабы избежать дальнейшего допроса. — Готов вернуться в автобус?