– Для афиши, чтобы бросалось в глаза. «Надежда Бучинская» обыденно, скушно.

«Стоит ли? – думала? А, в общем, отчего не попробовать. Псевдонимы у литераторов вещь обычная».

Прятаться за мужское имя не хотелось: малодушно и трусливо. Выбрать что-нибудь звучное, на иностранный манер? Вспомнила лакея в доме, Степана, редкостного дурака, домашние звали его за глаза «Стеффи». Дураки, как известно, приносят счастье. Отбросить для благозвучия первую букву, получится «Тэффи». Звучит выразительно, даже загадочно. У Киплинга, вспомнила, в каком-то рассказе читала о маленькой девочке Таффимай Металлумай, или, сокращенно, Taffy по-английски. Отлично!..

Вечером вымыла по совету Вари пышные свои волосы настойкой из ромашки и розмарина.

– Головка у тебя загляденье, – накручивала кончики ее прядей на папильотки сестра. – Глянь на мои патлы. Как у цыганки. Вечно сальные, перхоть сыплется. И отваром из дуба мою, и календулой, и подсолнечником – как мертвому припарки.

В воскресенье они припозднились, позавтракали к одиннадцати. В театре она обещала быть к полудню, из дому вышли имея в запасе час, поймали санного извозчика.

– К Фонтанке нынче непросто подъехать, барышни, – сообщил озабоченно извозчик. – Неспокойно, войска кругом, полиция вертает назад от центра. Народ валит со всех сторон. Челобитную, вроде, вручить хотят царскому величество. Ко дворцу прорываются.

– Постарайся, голубчик, – протянула она бородатому вознице трешку, – нам в театр нужно позарез.

– Актерки?

– Актерки, актерки. Давай, трогай!

– Эх! – надвинул поглубже шапку возница. – Где наша не пропадала!

Было не холодно, умеренный ветерок с залива, редкие снежинки в воздухе. День для прогулок, на улицах много гуляющих.

На Невском попали в затор: тротуары заполнены толпой, по проезжей части двигались рабочие колонны с плакатами, хоругвями, царскими портретами. Молча, сосредоточенно, с угрюмыми лицами.

– Попали, – бурчал жавшийся к обочине извозчик, – таперь не развернешься..

У набережной Мойки путь колоннам преградили кавалерийские отряды. Из конного строя навстречу демонстрантам вылетел офицер с нагайкой.

– Назад! Не велено далее!

– Нам велено! – чей-то звонкий голос в ответ. – Мы к государю, с петицией.

– Назад, сказано! – кружил, осаживая лошадь, офицер.

Со стороны Дворцовой площади бежали с винтовками наперевес солдаты, прозвучали первые выстрелы.

– Слезайте, барышни, – отвернул меховую полость возница.– Как бы шальную пулю не схлопотать…

Со стороны Александровского сада гремели залпы, в конных полицейских летели камни и палки, слышались крики: «Палачи!» Убийцы!» «Долой самодержавие»!

Они пробирались задними дворами к театру, натыкались на патрули, умоляли пропустить:

– Вон же наш дом, за углом! Дети одни остались! Пожалуйста, господин офицер!

– Нашли время для прогулок! Не видите, что творится?

– Умоляем, господин офицер!

– Давайте, мигом!

Театр на удивление был заполнен, пьеса прошла на-ура, публика смеялась. Ужас первых минут прошел, хохотала вместе с залом когда изображавшая женщину-генерала комическая старуха Яблочкина маршировала по сцене в мундире и играла на губах военные сигналы.

Подняли занавес, актеры кланялись.

– Автора! – послышалось. – Автора!

– Надюшь, тебя… – подтолкнула ее сестра.

Она побежала к кулисам, занавес в это время опустили, она пошла назад. Аплодисменты не смолкали, актеры вновь вышли на поклон.

«Где же автор?» – слышалось за спиной.

Кинулась вновь к кулисам, занавес перед ее носом опустился.

– Да вот же она, черт возьми! – схватил за плечи режиссер. – Занавес давайте! – заорал.

Когда они с Евтихием Карповым вышли на просцениум, увидели только спины последних покидавших зал зрителей. Бывший на премьере автор знаменитой «Татьяны Репиной» Алексей Сергеевич Суворин поцеловал ей руку:

– Успех, госпожа Тэффи! С первого раза это мало кому дается… Банкет, к сожалению, отменяется, – повернулся к окружившим их исполнителям. – День безрадостный, господа.

Расстрел мирной демонстрации в столице всколыхнул страну, вызвал небывалую протестную волну. Всероссийская забастовка, паралич хозяйственного механизма. Не выходят газеты, остановились поезда, министр путей сообщения князь Хилков сидит на чемоданах, не может выехать в Москву. Волнения в воинских гарнизонах, восстал Черноморский флот, в Одессе, Севастополе, Ростове-на-Дону уличные бои, у стен Кремля погиб от бомбы террориста великий князь Сергей Александрович.

Правительство опомнившись от потрясения закручивало гайки. Облавы, аресты, переполнена бунтовщиками печально знаменитая «Бутырка», вереницы арестантских эшелонов по дороге в Сибирь и на Колыму, на улицах Петербурга расклеен приказ войскам городского генерал-губернатора Трепова: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть».