Вход в фойе преграждал тамбур, со стариком, который видимо должен был тут все охранять и ограничивать доступ посторонних лиц. Я наклонил голову, что бы наши лица были приблизительно на одном уровне. И попросил меня пропустить, при этом назвавшись и указав цель визита. Он же в ответ посмотрел на меня как на идиота. Тогда-то я понял, турникет был настолько далеко установлен от стены, что там мог пойти любой весом меньше ста восьмидесяти килограмм. Выполнял исключительно декоративные функции, как, собственно, и охранник.

В фойе сидела молодая медсестра, с первого взгляда ясно давала понять, что выполняет она работу секретарши и лучше не задавать ей вопросы кроме кофе и местоположения кабинетов. Она согласилась проводить меня до кабинета отдела кадров. Спустя четыре метра мы были у цели. Серьёзно? Кабинет сто один? Она считала, что я его не найду?

В отделе кадров сидела полная женщина без врачебного халата, в черном платье в обтяжку. Не очень выгодно подчеркивая изъяны фигуры. Знания английского ее сильно подводили и дабы не казаться глупой она сказала, что ей еще не выпадала честь принимать на работу выпускников…Тут она замешкалась, ее губы пытались прочитать название университета.

–Howward, – помог я.

–Да, выпускников Н…этого ВУЗа мне еще не доводилось видеть, – ответила она, явно засмущавшись.

Вот только на должность семейного психолога меня не взяли, сослались, что психиатры им нужнее. В тот день я узнал, что это разные специальности.

–Ясно, – расстроенно промямлил я. Что мне требуется делать?

–Как и везде, – на ее лице появилась небольшая ухмылка. Вам требуется убедить их, что они больны.

На работу я вышел через три дня. Мои коллеги были улыбчивы и очень сильно интересовались моим дипломом. Часто задавали вопросы по типу, какого это учиться за рубежом? Сложней ли программа обучения? Красивей ли английские девушки? Я старался больше улыбаться и отшучиваться, я всегда так делал, когда паниковал.

Сестра Штейн показала мне мой рабочий кабинет, она была немка. Хотя нет, она не была немкой, ее фамилия была немка. Точнее немецкой. Кабинет представлял собой небольшое помещение квадратов шестнадцать, посередине которого лежал круглый ковер с завитушками, такие плели в средней Азии, до того, как они отгородились. Может, и сейчас плетут, кто их знает. В правом углу стоял большой дубовый стол, вернее стол был из ДСП, но покрытие было как у дубового. Еще было офисное кресло на колесиках, только без колесиков. Они когда-то были, но видимо отпали от нагрузок. На стенах свисали несколько пустых книжных полок, а над столом весела рамка, куда полагалась вешать свой диплом, чего я делать не хотел. Первым делом я снял эту рамку и задвинул в ящик стола. Мне нужны книги, без них никто не воспримет меня всерьёз. Я попросил книги в местной библиотеке. Много не дали, но одну полку я забил до отказа. В течение недели я приносил по одной – две книжки из дома. К слову, ни одной по психологии у меня не было. Поэтому там красовались книги, которые я не хотел читать, в основном русская литература 19-20 века.

К обеду первого дня мне решили дать пациента. Передали его карту. Артем Сыровенко 1967г рождения. Христианин, склонен к собирательству и клептомании. Когда его ввели, перед моим кабинетом собрались около десяти врачей, как молодых, так и уже пенсионного возраста. Все они хотели увидеть иностранную медицину в действии. Я даже не знал с чего начать, конечно, от меня не требовалось вылечить его за пятнадцать минут, но судя по их лицам, ждали они именно этого. Я не нашел ничего лучше, как заявить, что в основе моего лечения входит полная конфиденциальность встреч. Между врачом и пациентом отношения строятся на общем доверии. Как только оно достигнуто – можно начинать лечение. Публике это явно не понравилось, и они ждали, что им хотя бы дадут посмотреть через дверной проем, находясь в коридоре.

Пациента привели, и я с радостью захлопнул дверь перед носом каждого из этих врачей. Никогда не любил любопытства. Пациенту я предложил присесть, хотя, учитывая, что единственный стул в помещение находился подомной, это было грубовато. Сыровенко огляделся, не найдя на что сесть продолжил стоять в центре восточного ковра. У него была откровенно здоровая залысина, которая начиналась ото лба, и как мне показалось, заканчивалась только на его шее. Он был робок, как и каждый взаперти с незнакомым человеком. В личном деле было сказано, что смирительную рубашку во время процедур и приемов можно снимать. Это меня успокоило, так как на нем ее не было. Я ему представился, он ответил тем же. После этого мы снова продолжили молчать. Я поинтересовался, как он сюда попал и попросил его рассказать о себе. Он не хотел об этом говорить, так как он уже отвечал на эти вопросы доктору Прошину. В личном деле была информация на пятьдесят страниц его психологического портрета, биографии, правонарушения и откровенные рассказы. Еще десять вшитых страниц предназначались для выписки лекарств. То, что было выписано последним я не смог прочесть. На нем стояла печать доктора Прошина, причем как я понял, выписывали без его ведома, так как печать стояла поперек страницы одна сразу на четыре записи в журнале, датированные разными днями.

В истории Сыровенко было указано, что лысина ему досталось к шестнадцати годам, в результате наследственности. А из-за его любви к стрижке «полубокс», когда на висках практически под ноль сбривают волосы, оставляя покров только наверху, он получил кличку «цезарь». Выглядело это чрезвычайно смешно, волосяной «венок» был довольно пышным и кудрявым. И ведь в действительности создавалось впечатление, что вот-вот покажется Брут.

Сыровенко был женат, позже на почве ревности убил ее, удушив руками, за что получил двенадцать лет. Через две недели подтвердил, что «Верует во Христа, спасителя нашего», затем был перенаправлен к нам, где находится уже третий год. Я спросил, правда ли он христианин, на что он ответил отрицательно. Я был удивлен, но притворился, что меня это не смутило. Я продолжил читать личное дело. Позже глянув на полку, я увидел, что книги стоят не плотно. Я помню, как я силой вбивал туда последнюю, которая никак не хотела вмещаться. Пропал томик Бориса Акунина. Я сказал ему, что, если тебе нужны книги, можешь их взять. Он отрицательно покачал головой.

Сеанс длиной в сорок пять минут окончен, и я попросил его увести. На входе в мой кабинет все еще стояло три врача, которые верили в исцеление пациента. Я думал это шанс показать мои способности. Когда Сыровенко ввели по коридору, я крикнул ему: «Артем, вы христианин?» Он остановился, повернул голову так, чтобы я увидел его глаз и когда он встретился с моими, он промолвил, не запинаясь:

«Отче наш, Иже еси на небесех!

Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое,