да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь;

и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим;

и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.»

После он ухмыльнулся и побрел по коридору в конвое санитаров, держа за спиной черную книгу Акунина. Я несколько опешил. Врачи, которые не теряли надежду, развернулись и ушли по своим делам. Я упал в свое кресло. Что же это было? В тот день я не получил ответа на свой вопрос, почему он на один и тот же вопрос ответил по-разному?

На следующий день мне дали другого пациента. Виктор Санатулов. Сказали, что будут каждый день давать нового пациента вдобавок к уже имеющимся, пока их количество не будет как у других врачей. Правда, сколько у других врачей пациентов я постеснялся узнать.

Виктор Санатулов, год рождения не помню. Но был он чуть младше меня, лет восемнадцать. Спокоен, уравновешен. Христианин. Приговорен к восемнадцати годам строго режима за групповое изнасилование несовершеннолетней девушки, а также в убийстве оной. Знаете… если не открывать карту тут обычные люди, они не брызжут слюной и не орут, потеряв рассудок. Встретив такого на улице, вы не обратили бы на него внимания. Мне становилось страшно, все эти люди ходят среди нас и каждый может быть убийцей или насильником, а возможно и то, и другое.

Сегодня я не ставил пациента в неловкое положение, из больничной столовой я взял табурет. Хоть мне и обещали выдать даже диван для пациентов, пока его не было. Санатулов не дожидаясь приглашения, уселся на табурет. Как и полагалось, я представился. Ему было неловко, он то и дело отводил свои беглые глаза по стенам, пытаясь не смотреть на меня. К несчастью для него в моем кабинете стены были голые и единственное, куда можно было привязать свой взгляд, были книжные полки, большая часть которых находилась за моей спиной. Ему приходилось время от времени смотреть на меня, перебираясь с одной полки на другую. Вскоре его это наскучило, он уставился в мой восточный ковер. Я окликнул его. Нет реакции. Я повторил, он поднял взгляд. Он не мог его держать и секунды, поэтому стоило ему моргнуть он снова пялился в ковер.

Я поймал его взгляд. Не дожидаясь, когда он моргнет, спросил: «Ты веришь в Бога?»

Он мялся, приоткрывая губы, как школьник, не знавший ответа. И он действительного его не знал. Потом он нашел в себе силы: «Я не знаю. Мне кажется, он есть, но он не такой. Он бы не позволил!»

Я не знаю, что он хотел этим сказать. Он создавал вид очень испуганного человека. Я решил его успокоить. Спросив про семью, откуда он родом и где учился. Весь час он нехотя рассказывал, но уже к концу он раскрепостился, рассказал, что планировал строить дом на побережье Оби и про свое детство в деревне. Я ничего не имею против деревенских, но честно признаться, всегда недолюбливал с ними говорить. Не знаю почему, но каждое их слово мне казалось не уместным и совершенно неинтересным. Даже если мы говорили на нейтральные темы. Может это отчасти высокомерно, но не было у меня никаких точек соприкосновения с сельскими жителями. В какой-то момент я пожалел, что вообще начал с ним диалог и просто ждал, когда закончится наш сеанс. Я уже практически его не слушал. Отдельно вылетавшие слова редко до меня доносились, это были «рожь», «пацанами», «плаха», «иткуль». Я не предавал никакого значения этим словам, молча листал его личное дело. Хотя и его не особо читал. У меня в голове гуляла мысль, так же я не люблю деревенских как нацисты евреев? Санатулов продолжал «погост», «давеча», «мормышка». Наверное, все же нет, у меня не было желания его сжигать в печи, но контактировать с ним уж очень не хотелось.

Сыровенко в этот день ко мне не привели. Сказали он, что-то учудил на завтраке и теперь сидит в одиночке. Я сунул карту Сыровенко медсестре сказав продолжить назначенное лечение доктора Прошина, подпись от меня не потребовали. Медсестру эту звали Анна. Она всегда мне улыбалась, а может и всем остальным. Но мне это нравилось, сам я не часто улыбался. Хоть в детстве у меня и были брекеты, голливудскую улыбку они мне не подарили. В последующие дни мне дали трех пациентов Владимир Гвоздь, Анатолий Беспутин и Аксенов. Имя последнего уже не помню.

Гвоздь и Беспутин признались в атеизме. Аксенов пытался ответить отрывком из библии, но не смог даже закончить предложение. Через неделю и он признался, что не верит ни в Бога, ни в Дьявола.

Сыровенко вернулся из изолятора, к тому времени я уже сам ответил на этот вопрос. Почему же он сказал мне, что атеист? Ему нечего передо мной скрывать, но обществу в этом никогда не признается. Ему тут нравится.

Далее мне дали пациента Клещева, кажется Егора. Мне стало интересно, почему и он отрицает свою веру. Принятие проблемы первый шаг к ее исправлению, вроде бы так говорится. Я решил попробовать убедить пациента в том, что религии не так уж страшно и здесь нет ни чего необычного. По моей задумке больные не будут ее отрицать, тогда уже можно будет начать лечение.

Товарищ Клещев 1963 года рождения, вырос в городе N где и провел всю свою жизнь. Христианин. Отец двух детей. Разведен. Высшая мера наказания за торговлю наркотиками. Переведен в лечебницу за день до исполнения приговора. Параноик, хотя на вид и не скажешь.

Я решил не пугать его и начать с малого. Расспросил про семью и старую жизнь, он охотно все выложил. Чувство стыда отсутствовало напрочь. Я снова решил задать свой вопрос: «Вы верите в Бога?» Ответ отрицательный. Я думал ему просто неудобно про это говорить. Я спросил про паранойю – он только посмеялся. Глупо просить об искренности незнакомого человека.

Я решил на своем примере показать, как это делается. Я рассказал ему то, что никому и никогда не говорил. В возрасте семнадцати лет я проснулся после хорошего застолья, с не менее хорошим похмелье. В доме никого не было, и я наслаждался одиночеством и головной болью. Ближе к середине дня появилось чувство чужого присутствия, я отшучивался. Успокаивал себя, как мог, ясно понимал, что никого в доме нет, но это чувство только росло. Это чувство настигало меня. Не важно, какая стена была за моей спиной, мне казалось, что именно за ней на меня кто-то смотрит. Я уселся на диван, укутавшись одеялом. Забился в самый угол и просто боялся. Я понимал, что мне нужно выйти на улицу, к другим людям и там мне станет спокойно. Одна мысль о том, что мне надо покинуть для этого диван бросала меня в дрожь. Я думал позвонить родным или даже врачам, но я не знал где телефон, точно не на диване. В тот момент мне не было страшно в этом признаться, и я не был против и сам всю жизнь провести в клинике. Лишь бы этот кошмар закончился. Позывами возникало чувство рвоты, как мне казалось, сдерживал ее только страх, хоть на секунду потерять бдительность. Я не особо понимал, сколько часов это уже длилось, но за это время я не позволял себе моргнуть или сделать слишком глубокий вдох. Который, на доли секунды заставит меня сконцентрироваться на его исполнение, и опять же отвлечет меня от наблюдения пустоты. Я понимал, каждое неправильное действие могло закончиться для меня смертью. Хотя нет, я думаю, смерти бы я так не боялся. Если вы когда-нибудь боялись вам понятно, насколько это неприятно. Если вам довелось бояться часами – вы осознали паранойю. Я так считаю. Если параноики испытывают хотя бы десятую часть того страха постоянно, то я не понимаю, как они могут это терпеть, что заставляет их перебарывать это и почему они еще не прокусили свой язык. Если они испытывают такой страх постоянно, страх не прекращающийся, когда ты спишь, ешь и даже когда уединился в душе – то они не люди, человек этого не вытерпит, уж я-то знаю. Я сидел и боялся, дрожал как пятилетняя девочка, а самое ужасное это не знать, чего боишься. Тот, кто сказал не стоит бояться ничего кроме самого страха, явно со страхом не встречался. А если и встречался, он его не испугал. Человек не выдержит, уж я-то знаю. Вечером домой пришла моя сестра и только тогда это кончилось. Прошло это в одну секунду, часами нагнетаемый страх просто исчез. Примерно то же самое чувствуешь, если был вынужден напрягать мышцу какое-то время, а затем ее резко расслабил. Меня пошатнуло, несмотря на то, что сидел я на диване, мне и там не удалось удержать равновесия. Я курил лет с четырнадцати, и привычка выкурить сигарету хотя бы раз в час у меня уже была. Не знаю, сколько времени я провел на этом диване, но за все время мысли о желании никотина у меня не возникло. Я вообще не помню, что бы я о чем-то думал. По-моему, я только боялся и успокаивал себя. В тот момент, когда она зашла, я чуть не зарыдал, мне хотелось броситься к ней на шею. Но я не подал вида. Все страхи ушли, а счастье спрятать проще. Я просто впервые за долгие часы закрыл глаза, на которых в тот же момент навернулись слезы и отключился.