— Мам, ты чего? — удивился он, приподнявшись на локтях.

— Кошмар приснился, — соврала я.

Илья хихикнул над глупой мамой и подвинулся, освобождая мне место. Я обняла его и попыталась в уверить себя в том, что все делаю правильно. Что семь лет назад поступила верно, обрубив все концы и уехав с одной лишь фотографией. И сейчас, когда подхватываю эти самые оборванные концы и пытаюсь связать их узлами ради моего маленького семилетки.

— Ты ревнуешь? — спросила я. Не смогла сказать папу, и выдавила — отца? К Кате.

— Не знаю, — ответил в темноту мой сын. — Он пока какой-то не настоящий. И девочка тоже. Как будто не взаправду. Я еще не привык.

Я поцеловала его в теплую макушку. На кровати полуторке вдвоем было тесновато, но уходить не хотелось. И спать тоже. Мне казалось, что стоит мне уснуть, мне будут сниться чужие младенцы и их папаши. Будут душу бередить неясные чувства — ну его! Не буду спать и все, проблема решена.

— Я не знаю, какое ты занимаешь место в его жизни, — сказала я. — Но в моей ты просто фундамент. Ты маленький, но я держусь только на тебе. И я… Илюш, ты, наверное, не поймешь, но я ради тебя всю землю переверну верх тормашками.

Илюшка не ответил — уснул. И я, несмотря на то, что боялась спать уснула тоже. Я тогда еще не знала, насколько Ярослав прав, и что порой даже перевернуть землю мало.

В последние дни я часто вспоминал о маме. Воспоминание робко маячило на самом краешке сознания, растворялось, чтобы затем вернуться обратно. Маленькая не спала. Подслеповато щурилась, находила глазами светящийся ночник и молча на него смотрела. Я ужасно хотел спать, но спать боялся. Мне казалось, что если я усну с маленькой непременно что-то случится. Засыпал, когда уже валился с ног от усталости.

И в часы таких вынужденных бодрствований часто думалось о всяком. О маме вот. О детстве. Нищем. Нищета это первое мое осознание. То есть, все было нормально пока мама, как щит, прятала меня от всего мира. А потом выяснялось, что велосипеда не будет, потому что дорого. Ну, или будет, если достанется от старшего кузена. Что на яркие витрины лучше не смотреть. Мне, маленькому, становилось обидно — почему так? Все одинаковые, у всех руки ноги торчат, голова, но у Сашки велик есть, а у меня нет.

Вот тогда то я и понял. И нет, зависти к остальным и более успешным у меня не было, не знаю, если только в самом глубоком детстве. Родилось упорство. Я знал, что мне нужно работать. Много работать. И просто любая работа не годится — мама работает всю жизнь, а денег у нее как не было, так и нет. Нужно было рисковать.

Все мечты мамы упирались в то, что я поступлю в вуз. Стану инженером. Тогда бы она мной гордилась. В университет я поступил, да. Даже не вникая, на какую специальность, корочка для меня ничего не значила, я уступил матери. Когда мне было девятнадцать умерла бабушка по отцу. Ее я толком никогда не видел, как и отца, который почти всегда сидел, в одну из таких сидок мама с ним и развелась. Насколько я понял, отец несмотря на непреодолимую тягу к неприятностям человеком был незлобивым и к разводу отнесся легко. И деньги даже присылал. Иногда, когда не сидел.

Бабушка удивила хотя бы тем, что помнила о моем существовании. Оставила квартиру… целую, мать вашу, квартиру. Две просторные комнаты. Мы с мамой жили в однушке, факт бесивший, но уже привычный.

— Сдадим, — мечтательно сказала мама. — Это же каждый месяц деньги. Конечно, коммунальные услуги платить, но все равно… слышишь, сынок?

У меня были другие планы. Я был готов рискнуть всем. Я просто понимал, что если в ближайшие пять лет я ничего не сделаю, то ничего и не изменится. И тогда я на всю жизнь застряну в этом спальном районе. Я к тому моменту уже активно работал, на учебе толком не появляясь. Как сказать о своем решении матери я не знал. Для нее эта двухкомнатная квартира с поблекшими обоями и щелястыми рамами была святым Граалем. На разговор решился, когда узнал, что она уже составила объявление об аренде.

— Я ее продам, — сообщил я. — Есть один человек… мы можем открыть бизнес на паях. Потом будет поздно.

Боже, что началось. Мне шел двадцатый год, признаю, не возраст для взвешенных решений, но мама…

— Ты маленький, — отрезала она. — Господи, о чем ты думаешь? Тебя обманут черные риэлторы, я видела программу. А если не они, так этот твой человек! Ты просто все потратишь, Слава! А это недвижимость…

Мне было искренне ее жаль. Она боялась. Черных риэлторов, белых — любых. Боялась политических агитаторов, свидетелей Иеговы, теток из ЖЕУ. Она боялась жить. А если бы узнала, что я квартиру даже не продаю, а отдаю по дарственной, чтобы избежать налогов, она бы просто сошла с ума. Впрочем, она и так была близка к этому.

— Если продашь… если ее продашь, уходи, — сказала мама. — Я не могу так. Мне твоего отца хватило. Я хочу просто спокойно умереть! Господи, целая квартира… можно было бы сдавать, пока учишься, а потом женился бы, внуки…

К слову тогда матери немногим за сорок было — молода и здорова. И умирать ей явно было рано. Она и сейчас молода… своих решений не изменили мы оба. Я остался при своем, она при своем. Маму было жаль, но она была слишком категорична. Я… я просто не хотел жить, как она. И я готов был рискнуть даже если меня ждало одно лишь фиаско.