– Спокойней, спокойней. Есть и третья причина, притом, скажем прямо, главная. Допустим, графу Керригану тоже безразличны обиды, кхм, любителей капусты, но тут как бы шкурный коммерческий интерес есть. Пока Край был далеко – немецкие аристократы составляли значительную часть гостей Варны, привозя к нам рейховские деньги. Теперь остерегаются. Кроме того, авторитетные военные аналитики допускают вероятность того, что вы все – если и настоящие эстэошники, то на ненастоящей службе. Ваши зачистки пахнут постановками.

– Ни хрена себе заявление!

– Увы, в их словах есть рациональное зерно. Первая зачистка оказалась слишком легкой, а вторая вообще вызывает сомнения, что там был настоящий одержимый. Из-за того, что вы убили одержимого вскоре после вселения в тело, он не успел изменить его под свои нужды, как это делают одержимые, потому судмедэксперты не смогли однозначно доказать, что в теле был эфириал, а к магу-эксперту тело попало слишком поздно из-за проволочек с пожаром. Иными словами, нет никаких доказательств, что там были настоящие культисты и настоящий одержимый. И теперь, что самое плохое для меня лично, я начал даже подозревать, что мой прямой начальник и граф Керриган за моей спиной устроили тут шоу с подставными зачистками. Первая – там не подкопаться, некромант был настоящий, и погибшие эсбэшники тоже. Но вторая…

Я скорчил скептическую мину:

– Вы серьезно, сэр? Вы сами все видели чуть ли не в режиме реального времени! Вы видели и круг, и тело, и как оно исчезло, и перебои с камерами! Наконец, если это была постановка, за каким хреном «тело» пряталось от нас до последнего?! Он что, не понимал, что мы его изрешетим?!

Тут вклинился Валлендел:

– Вот как раз вторая зачистка выглядит очень мутно. Давай предположим, что ты – сорокалетний сторож на пирсе. У тебя семья и дети, ты единственный кормилец в семье, и к тому же у тебя тяжелая болезнь сердца или что похуже. Ты не жилец. И вот к тебе прихожу я и говорю: человече, я дам тебе полмиллиона, чтобы обеспечить твою семью, взамен мне нужна твоя жизнь, которую ты и так вскоре потеряешь. И ты разыгрываешь сцену на пирсе, а затем просто ждешь, пока тебя изрешетят, отправив к Создательнице быстро и без мук. Ну а если ты наперед станешь в нужном месте, и если лидер отряда зачистки наперед знает, где ты стоишь за стенкой – он просто распылит тебе грудную клетку из «кишкодера», скрыв факт твоей неизлечимой болезни. Мы-то с тобой знаем, что это бессмыслица. Точнее, ты знаешь, а я лишь верю в то, что граф – человек честный и благородный и на такое не пойдет. А Мэрриот, как видишь, не верит, у него такая профессия: контрразведчик не имеет права верить никому, кроме Создательницы. Работа обязывает всегда подозревать во всем даже ближайшее окружение. А доказать постороннему наблюдателю, что был настоящий одержимый, а не человек-смертник, сыгравший его роль, нам нечем.

– Вот-вот, - вздохнул Мэрриот. – Даже ты, Александер, не имеешь доказательств, что убил настоящего одержимого. Поэтому Шоннагель пойдет с вами, в этом заинтересованы все. Рейх в лице Гюнтера доказывает, что германцы – не трусы, сам Гюнтер становится известным. Германские аристократы получают репортаж из передних рядов и доказательство, что вы – настоящий компетентный отряд, а не цирковые клоуны, а Варна – самый охраняемый город Содружества, если не считать резиденции монархов и несколько кварталов вокруг них. Варна получает новых гостей, а возможно – и постоянных жильцов, Дом Керриган выходит из глубокого финансового кризиса. И это, как вы понимаете, ваш прямой интерес. К примеру, благополучие города подразумевает аренду второго подразделения, как только это станет финансово возможным и целесообразным. Дальше продолжать, или сами уже все поняли?

Я прекрасно понял. Второй отряд лично для нас означает удвоение шансов дожить до выслуги путем уменьшения вдвое числа зачисток. Крыть нечем и незачем.

– Ладно, аргументация сильная, - признал я и вперил мрачный взор в германца: - ну что ж, герр Шоннагель…

– Можно просто Гюнтер, - он обезоруживающе улыбнулся.

– Гюнтер. Два момента, которые тебе нужно знать. Я официально, при пятнадцати свидетелях предупреждаю тебя, что твоя жизнь на зачистке для меня будет обладать наименьшим приоритетом. На первом месте – зачистка, на втором – я и мои парни, на третьем ты.

– Резонно, - беспечно согласился Гюнтер. – Вообще, я сам в состоянии позаботиться о себе. Все-таки четыре года в вооруженных силах Рейха…

– Так это скорее негативная характеристика: солдат Рейха за пределами Рейха, как ты сам же и сказал, герой так себе. И второе, Гюнтер. Если ты думаешь, что просто примажешься к нашей славе, а в случае чего – дашь деру… Не получится. Если ты идешь с нами – значит, до конца с нами. До победы или до чего получится. Если так выйдет, что мы отправимся на тот свет – ты отправишься вместе с нами. А если я увижу, что ты бежишь – лично выстрелю тебе в спину.

В этот момент начали вытягиваться лица и у Мэрриота, и у Валлендела, и даже у моих парней. К чести Шоннагеля – он изменился в лице меньше всех.

– У вас такая традиция в СТО – стрелять в спину убегающим?

– Для нас это лишнее. Бегство с поля боя для эстэошника – форменное самоубийство. Я не говорю уже о том, что в самом-самом неприглядном случае он попадет на урановые рудники. Понимаешь, мы – смертники. Не обычные солдаты с очень высоким шансом погибнуть, а именно смертники с очень маленьким шансом выжить. Все курсанты в спецучебке пишут завещание в первый же день – это и традиция, и рационализм, и часть психологической подготовки. Готовят нас так. Даже если я сбегу с поля боя и для меня не будет непосредственных последствий – я все равно стопроцентно попрощаюсь с надеждой досрочного перевода в офицеры, а тем более – с надеждой на место в гвардейском полку. То есть, с надеждой на то, ради чего я и пошел в СТО. Мне стопроцентно служить до полной выслуги, и моими спутниками будут позор, презрение и недоверие со стороны моего нового подразделения. А до выслуги доживают лишь два процента, потому сбежать – равносильно тому, чтобы приставить себе к голове револьвер с барабаном на пятьдесят патронов, где только одна пустая камора, и спустить курок. Конечно, бывает всякое. Бывает, что отступает все подразделение, если к тому есть объективные причины. Бывает, что все погибают, а один спасается. Но побежать, бросив подразделение, на глазах всего мира – это самоубийство с вероятностью в девяносто восемь процентов. Только медленное, с муками и позором. Потому мы, эстэошники, не бегаем. И если ты идешь с нами – ты должен быть в равных с нами условиях. Побежишь – я позабочусь, чтобы ты не выжил.

– Справедливо, - сказал Гюнтер, продолжая улыбаться.

– Я рад, что ты разделяешь мою позицию. – Я повернулся к Валленделу и Мэрриоту: - господа, вы слышали. Герр Шоннагель согласен, поэтому один из вас должен дать письменный приказ подразделению убить его при попытке бегства.

Лица обоих снова начали вытягиваться, я уже прочел на них крайнюю степень несогласия и приготовился стоять на своем до конца, но тут вмешался Гюнтер.

– Дайте такой приказ, как Александер хочет, - сказал он. – А я могу под приказом подписаться, что он дан по моей просьбе. Это справедливо. Идя с подразделением СТО на зачистку с иными правами, нежели они, я вряд ли что-то убедительно докажу, тут ведь вся соль в том, чтобы пойти одним из них, только с камерой вместо оружия. Кстати, господа, как насчет того, чтобы я включил камеру и мы провели эту же беседу теми же словами повторно, на запись? Материал сильный, терять жалко.