Дыхание уже становилось ровнее, когда Кирилл чиркнул спичкой и зажёг газ. Потом поднёс к сигарете и втянул сладковато-горький дым. Чайник зашипел.

Да уж. Он просто кремень. Говорил, что не хочет спешить с ней, но башню сорвало враз, стоило только завестись. Однако же жалеть о содеянном Сазонов не спешил, потому что такого бешеного возбуждения, и такого фееричного финала у него давно не было. Даже со Светкой.

Морозова не оказалась искусной любовницей, умеющий довести до исступления своими ласками. Она была зажата, нерешительна, а ещё она почему-то испугалась оргазма. Сжалась вся, чуть ли не сопротивляться стала, даже его самого испугала, вдруг в порыве боль причинил. Можно было даже предположить, что она девственница, однако же Сазонов знал различия. Да и не всегда зажатость — показатель. Он видал пару раз девственниц, ведущих себя как шлюхи. Так что тут зависит больше от самой женщины, от её характера и предыдущего опыта. А у Морозовой, судя по всему, этот опыт был не из лучших. И Сазонову хотелось верить, что он это сможет изменить.

— Мог бы и жалюзи прикрыть, тебя же видно через шторы, — услышал он ещё хрипловатый голос сзади.

— Боишься, что соседи о тебе подумают? — усмехнулся Кирилл, намазывая варенье на печенье.

Дарья стояла в дверях кухни, до самого носа завернувшись в халат. На щеках ещё алел румянец, волосы растрёпаны, в глазах пьяный блеск. А ещё она улыбалась. Смущённо, сдержанно, но тепло и очаровательно. Когда Кирилл развернулся, чтобы поцеловать её, Морозова отвела глаза от его обнажённого тела.

Его это позабавило. Кирилл нежно прикоснулся к её губам своими, а потом прошептал прямо в ухо, вызвав у девушки лёгкий вздох:

— Надену штаны, пока ты совсем не сгорела от смущения.

Дарья осталась на кухне заканчивать готовить чай, а Сазонов вернулся в комнату, где они только что занимались сексом. Картина была занимательной: вещи на полу, подушки, обычно аккуратно разложенные на софе, разбросаны, на тумбочке опрокинут торшер. Для Морозовой, так рьяно любящей порядок, это, наверное, катастрофа квартирного масштаба. Кирилл улыбнулся и стал натягивать штаны. Он заметил, что за последние десять минут улыбнулся уже большее количество раз, наверное, чем за последнюю неделю. И это показалось ему таким прекрасным, что в груди разлилось нежное волнующее чувство к той, мысли о которой вызывали эти улыбки.

Чай пили почти в молчании. Его нельзя было назвать тяжёлым или каким-то гнетущим. Нет, оно было скорее спокойным. Обоим нужно было осознать произошедшее, свыкнуться с мыслью, что теперь они стали по-настоящему близки.

Кириллу нравилось наблюдать за Морозовой. Её глаза сияли, но она их то и дело опускала, а на губах появлялась лёгкая полуулыбка, заставляя щёки играть ямочками. Это было так мило и трепетно, что у Сазонова в груди становилось тепло не только от горячего чая. Она так аккуратно подносила чашку к губам, так сладко облизнула пальчик, случайно запачканный в варенье. У Сазонова от этой картины сразу очень возбуждающие мысли начали лезть в голову. Но не всё сразу — говорил он себе.

— Красивая татуировка, — прервала молчание Морозова, указывая на вытянутое рисованное перо, растянувшееся от ключицы до середины груди. — Что она означает?

— Сейчас татуировки делают просто так, не особо придавая им значения, — Кирилл пожал плечами. — Наверное, оно означает лёгкость. По жизни нужно идти легко, чтобы по настоящему её прожить, а не промаяться и в старости жалеть себя.

Его слова заставили Морозову задуматься. Может, он прав, и к жизни нужно относиться легче? Или это просто голос молодости, ещё не столкнувшейся с невзгодами? Она себя иногда ощущала не молодой девушкой, а старухой, прожившей трудную и долгую жизнь.

— А родители что сказали? — Дарья улыбнулась, продолжая рассматривать перо, выполненное талантливым мастером.

— А что они скажут? Это моя жизнь и моё тело. Мне было шестнадцать, когда я её сделал. Маме понравилось, но она тогда сказала, что мне стоило ещё несколько лет подождать, а отец высказал что-то типа: «Лишь бы не хрен на лбу» или как-то так.

— Удивительно. Мои родители, наверное, заперли бы меня в монастырь, выкини я что-то подобное в шестнадцать. Да и сейчас они бы не поняли… многого.

— Как, например, того, что ты спишь со своим студентом?

Сазонов в упор посмотрел на девушку. Он понимал, что это для неё хлёсткий удар, но ту кучу комплексов, зарождённых в ней ещё задолго до Краснова, нужно выдёргивать. Даже если больно. Даже если с кровью.

Взгляд девушки помрачнел. В воздухе появилось напряжение.

— Тебе обязательно было это говорить? — Морозова поджала губы.

— А это разве не правда?

Дарья ничего не ответила, лишь встала и молча подошла к окну. На улице уже стемнело, серый, тёмный двор был залит жёлтым светом приподъездного фонаря. Продрогшая дворняжка свернулась калачиком на чёрной клумбе, не так давно сбросившей остатки грязного весеннего снега. В душе Морозова вдруг почувствовала себя такой же продрогшей и одинокой, как эта бездомная собака. Непрошенные слёзы выступили и против желания хозяйки покатились по щекам.

Сазонов обнял девушку и поцеловал в волосы. Ему нравилось так делать. Но сейчас не было в этом и тени страсти, только нежность. Он развернул её к себе и ласково прикоснулся своими губами к её.

— Даша, ты больше не маленькая девочка. Тебе не нужно спрашивать разрешения у мамы и папы. Хочешь, сделай себе тату или покрась волосы в зелёный — я не против. Тебе не обязательно быть хорошей для кого-то, понимаешь?

Тепло и ласка растопили тяжесть в душе Морозовой, она улыбнулась и промокнула слезинку рукавом халата.