Сначала всё по-взрослому: мол, ребёнок общий, детский сад; отдать-забрать, отвезти-привезти. А между делом всю душу ей извёл. Трёшка не продавалась; наличных денег не было.

В один из вечеров приехал жить.

– Я тут прописан!

Встретил его с крестовой отвёрткой в заднем кармане. Уехал ни с чём. Через два часа вернулся. Её стало трусить. Антон, мол, это кореш его, мент.

– Справлюсь.

Что ж, какая разница, за кого? Та же отвёртка в кармане. Этот – при макаре, раз мент. Не упустить бы, как только войдут в лифт; угадать, в котором из двух. Я один против фигуры под завязку.

Докатился ты, однако.

Бывало и похуже.

Это когда? Чечены, что ли?

Нет. Чечены – это одно. С ними можно договориться. Те были полные отморозки. Помнишь Болотную? Я был там.

– Сначала мента, вали. Этого вальта на потом оставь.

– Смотри за подъездом. Он на фокусе. Тёмно-синий. Видишь?

– Пока нет никого. И что с болотной?

– Россия – для русских, Москва – для москвичей. Помнишь?

– Ну.

– Побуксовали там, покричали, а затем спустились в метро. На Охотке сели, на Лубянке вышли. Пока проехали одну станцию, разбили весь вагон. Я был внутри.

– Чего ты там забыл?

– Не успел. Все ринулись из вагона, а я, пока мордой по сторонам светил, не успел. Толпа ворвалась внутрь. Со мной была сестра.

– Разве? Она же с отцом живёт, нет?

– Юля – да. Я был с другой сестрой. Со стороны отца. Она тогда в Москве была. Мы ехали куда-то, не помню уже. При чём ещё в туннеле, между Кропоткинской и Охоткой, поезд остановился, и издалека доносился гул и такой размерный стук, будто молотом кто по земле лупит. Нет никого?

– Пока нет.

– Может за контейнерами встал?

– Нет.

– Все, кто находился в вагоне, выскочили. Я тогда ещё удивился: чего это вдруг все вышли? А потом понял. Внутрь ворвались националисты. Двери закрылись и поезд тронулся. Тьма парней по двадцать-тридцать лет. Вагон заволокло дымом, – кто-то стразу же бросил шашку. Кто-то повис на поручнях, – вырывали их с мясом. Стёкла разбили. Вагон раскачали изнутри и, казалось, он сойдёт с рельсов. Или накренится так, что мы упадём. А поезд ехал. Я прижал голову сестры к своей груди и покрыл полами пальто. Я уже тогда носил бороду и очень боялся, что нас заметят.

– А сейчас где?

– Кто?

– Сестра.

– Не знаю. Я с ней не общаюсь.

– Вас заметили?

– Нет. Мы вышли на следующей станции и поднялись в город.

– Невероятно, чтобы в том вагоне был кто-то, кроме них. Думаю, тебе просто повезло.

– Да я вообще фартовый. До сих пор не могу понять, почему меня тогда не заметили. Может, – шашка? Вот тогда вечерок был – дрянь.

– Металл крепко сидит в кости. Особенно в черепе. Не дёргай, если сразу не поддастся.

– Дотянуться бы. Высокий чёрт!

– Не дёргай отвёртку, если застрянет.

– Без тебя тошно! Есть?

– Да. Подъехал. Стоит прямо у входа.

– Дай посмотрю. Он. Теперь тихо постой.

Тоже ведь со своей лярвой хотел жить спокойно, нет? Нехуя ему тут делать. Или одумался? Я бы – одумался. Локти кусать. Может, не отпустил?

Чечен прав. А мне проблемы на участке не нужны – это уже местный участковый. Какое-то время ещё пробовал вразумить дурака. А потом, видимо, и сам понял, что тот – дурак. Отчего, спрашивает меня, ты ему ебальник не разобьёшь? – так, между делом.

Так… ребёнок, – говорю.

Спит Митрий Ильич; сегодня не засвидетельствует. А как-то вообще привёз с собой скокаря. Не знаю, – может, медвежатника. Замки вскрыть. Тот смышлёным оказался. Даже приколку не достал. В лифте вместе поднимались. Уехали ни с чем.

Мент, Илья, скокарь и я – хоть желание загадывай.

– Не он. В машине сидит. Это не он, говорю! Расслабься. Может, кто-то с этажа спускается, – в машинном отделении лифтов заработали двигатели.

– Видно ещё кого-нибудь в машине, кроме него?

– Впереди никого. Если только сзади. Слышь, да вали домой. Он не выйдет. Уже минут десять по телефону с кем-то пиздит. Хотел бы – давно бы уже был здесь.

– Может, ментов ждёт.

– А что они сделают? Выцепят участкового. Тот скажет, как всё было. Ну, тебя ещё послушают. И уедут.

– До сих пор удивляюсь: как её вообще угораздило выйти за него!? Мне тогда всё равно, говорит, было, – лишь бы уехать из дома, от родителей. Одного, говорит, хотела: выбраться из крайней нужды.

Потом появился я. Поправ среду существования плечом по левой стороне дверной коробки, вам адресованную строчку заключаю в скобки (все пересуды там о нас – суть ни о чём). И, несмотря на то, что вы замужем, зову на ужин.