Выглядевшее теперь несколько жалко платье задралось, обнажая лодыжки — не самая соблазнительная часть женского тела, по крайней мере, в двадцать первом веке голыми до колена ногами никого не удивишь. Тем более, если речь идет о Викки. Тем не менее, она сделала всё, чтобы этот обморок выглядел естественно. Даже глаза открыла уже секунд через пятнадцать, а не валялась без чувств десять минут, дожидаясь, пока сюда приедет скорая из какой-то дорогущей частной клиники.

И, разлепив наконец-то веки, уставилась, разумеется, на Олега. Отец, копошившийся возле жены в первую очередь ради того, чтобы произвести впечатление любящего мужа и сгладить ситуацию, чем потому, что настолько сильно переживал за неё, был примерно на той же линии, и он наверняка полагал, что Викки на него смотрела.

О да. Три раза "ха".

Зря она это сделала. Папенька терпеть не может больных. Когда моя мама падала в обмороки — а она делала это по-настоящему, — где-нибудь в людном месте, папа всегда копошился вокруг неё. Дома же вычитывал, говорил, что мы не в викторианском обществе, чтобы терять сознание. Больна — не ходи никуда.

Как мило.

Но я не удержалась, взглянула на Олега и обнаружила, что он тоже был бледен и не сводил глаза с Викки. Сжимал зубы, как будто пытался каким-то образом удержать клокотавший в его груди гнев, но ничего не мог с собой поделать.

Неужели она ему настолько небезразлична? Откуда вся эта палитра эмоций от беспокойства до ненависти? Ведь сейчас он наверняка переживает за неё. Со стороны — то это выглядит естественно.

— Дрянь лживая, — прошипел Олег, разбивая напрочь все мои иллюзии о его теплых чувствах к Викки. — Опять по кругу?

— О чем ты? — прошептала я, касаясь его руки.

Мужчина повернулся ко мне, взглянул, как будто не до конца понимая, кто я и что здесь забыла, а потом вдруг достаточно спокойно улыбнулся.

— Когда она "была беременна", тоже в обмороки падала, — протянул он. — точно так же. Говорила, от слабого здоровья.

Викки? Насколько я понимаю, папенька не взял бы в жены никого со слабым здоровьем. У него же пунктик по этому поводу! Но если Виктория расскажет отцу, что она беременна, наверняка заработает несколько немаловажных плюсов.

Мерзость какая…

— Пойдем, — Олег потянул меня за руку. — Надо подойти, помочь.

Теперь он выглядел совершенно спокойно, умиротворенно, с лёгким беспокойством, которое можно испытывать по отношению к постороннему человеку — это чувство скорее вежливое, чем искреннее, но зато отлично вписывается в обстановку делового мира. Лавров прекрасно знал, что делает.

Он помог отцу поднять Викки с травы, поддерживал её, не забывая при этом то и дело оборачиваться ко мне, будто сверяя, не ушла ли, не свалилась ли в обморок сама. Но я не была склонна к притворству, если речь касалась здоровья, и искренне надеялась, что вела себя не менее естественно, изображая хотя бы подобие беспокойства о мачехе.

— Что-то голова кружится, — пожаловалась Виктория, опираясь больше о руку Олега, чем о моего отца, и подняла на него затуманенный взгляд. — Возможно, вы и правы были, когда говорили насчет причин моего дурного самочувствия.

— Может быть, — подтвердил Лавров.

Упоминание о возможном ребенке совершенно его не задело? Или он настолько хорошо владеет собой?

— Боюсь, вам придется уехать, — обратился он к моему отцу.

— Не хотелось бы.

— Дмитрий! — укоризненно произнес Олег. — Ну ведь Виктории и вправду плохо. Как по мне, единственные возможные действия — отвезти её домой и уложить спать. Пусть бы отдохнула немного… Возможно, здесь слишком многолюдно?

— И вправду, папа, — не удержалась я. — Если Викки дурно.

— Мне бы не хотелось, — отец попытался притвориться любящим и понимающим, — чтобы ты, Стася, так быстро покидала праздник.

— Я подвезу Стасю, — тут же предложил Олег. — Обещаю, она будет в целости и сохранности. Отец улыбнулся так приторно, что я поразилась, как у него зубы не свело.

— Благодарю, благодарю, — протянул он. — В таком случае, не откажешь нам в семейном ужине, Олег? В качестве благодарности за заботу о дочери.

Если папа скажет "благодарю" ещё раз, меня стошнит от этой тавтологии.

— Конечно, — улыбнулся Олег. — Что может быть лучше семейного ужина?

Ничего. Только яд, который Викки попытается подсыпать то ли мне, то ли ему в отместку за всё.

Я до последнего искренне надеялась на то, что отец откажется от идеи семейного ужина. Викки, казалось, и вправду чувствовала себя неважно, папенька проявлял неслыханную заботу, и к вечеру следующего дня я, закрутившись, даже и думать забыла о случайно брошенном приглашении. Отец в любом случае предупредил бы меня и велел бы нарядиться, если б мы ждали Олега, потому утром я без зазрения совести улизнула к матери.