— Я не знал о прослушке до того момента, пока Романов не вышел на меня, чтобы предложить мне то, от чего не смогу отказаться.

— Отдать ему Злату.

— Да. Ты бы не согласился ею рисковать, это без вариантов ведь. Романов мог и сам всё сделать — с тем, что он успел наслушать, у него были все карты на руках. Но ему хотелось, наверное, унизить меня. Не знаю. Тебя уничтожить моими руками.

— У него почти получилось.

— Я… чёрт, я просто… испугался, наверное. Не знаю. Я очень ценю всё, что есть между нами, твоё доверие. Я не хотел всё просрать. Но так вышло. Ты же всё равно её спас, а парни, клуб… это война, в войне всегда будут жертвы. Найдём других, отстроим заново клуб, всё забудется.

Забудется, блядь.

— Циничное ты уёбище, — говорю практически восхищённо. Меня удивляет масштаб его отмороженности.

— В общем, мы говорим с тобой на разных языках. Ты не понимаешь меня, я не пойму никогда тебя. Не понимаю, что в этой бабе такого особенного. Сосёт, что ли, лучше всех?

Бабах! Моё терпение лопается так оглушительно, что на мгновение теряю дар речи.

— Ты больной ублюдок, — всё, на что хватает моего словарного запаса.

А следом чёрная пелена, и я мало что соображаю. Видит бог, я не хотел, чтобы всё кончилось именно так. Но Саша повинен и даже не понимает этого, считая, что похоронить пятерых — как с горы скатиться. Для него люди — разменный материал. Пешки на доске, взаимозаменяемые единицы. Для меня же они — семья. Единственная, которая есть у меня.

Я беру грех на душу, искупая этим бессмысленную гибель ребят. Они полегли из-за чужой тупости, самонадеянности, цинизма.

За всё в этой жизни нужно платить, Саша. Иногда даже кровью.

Злата

Моя теперешняя жизнь состоит из крошечных радостей и маленьких шажочков к себе настоящей. К той, которой мне хотелось бы стать. Я учусь оставлять прошлое за спиной, смотреть в будущее и не видеть в нём пустоту. Там, за горизонтом, теперь мне мерещится хрустальный замок надежды. Я иду к нему, и с каждым днём двигаться вперёд становится всё проще.

О том, что случилось в тот день мы с Артуром больше не разговаривали. Вообще будто и не было ничего, а нас свела простая случайность. Не жажда мести или боль прошлого, потери или семейные тайны. Мы будто бы просто встретились в каком-нибудь кафе, или на забитой людьми набережное, а может быть, в кино наши кресла оказались рядом.

Мы делаем вид, что мы — нормальные. Иногда даже получается. Учимся жить, наслаждаясь каждым мгновением. А ещё учимся любить.

Артур всё чаще улыбается, хотя первые пару недель после… он был похож на живого мертвеца: пустоглазый, мрачный, контролирующий каждое своё слово, вдох, движение. Иногда он сильно кричал во сне, метался по кровати, а я проснувшись обнимала его крепко, прижимала к себе, пыталась облегчить ту ношу, которую он взвалил на себя.

После стало проще: ночные крики стали слышаться всё реже, а после и вовсе стихли. Артур успокоился. Или научился жить с тем, что так мучило его ночами. Примирился со своими демонами и снова накинул не них строгие ошейники, заставил мирно спать у своих ног.

Мы много разговариваем. Я рассказываю Артуру то, о чём старалась не помнить. Или о том, что наоборот очень сильно помнить хочется. О родителях и своём детстве, о тёте Тане, любимой книге и сорте мороженого. О доброй собаке, которая жила в нашем дворе и однажды привела аж шестерых щенков! Вот радости нам ребятне было.

Я всё ещё крашусь в рыжий — мне нравится этот цвет. С ним я кажусь себе живой и красивой, яркой. Ношу короткие юбки. Артур каждый раз бледнеет и скрипит зубами, когда на меня обращают слишком много по его мнению внимания. В такие моменты я становлюсь на цыпочки, глажу его по плечу и говорю тихо-тихо, только для него одного: "Не надо, Крымский. Я никуда не денусь".

А ещё я лечусь. Уже три месяца несколько раз в неделю я езжу в хорошую клинику, где мне раз за разом делают анализы, прописывают новые и новые препараты. Для меня составили правильную диету — я даже два килограмма набрала! — и теперь во всём слушаюсь милую Ольгу Николаевну. Советуюсь по любой мелочи, обо всём рассказываю, много гуляю и напитываюсь позитивом.

— Вы, Златочка, ещё очень молоды и совсем небезнадёжны, — всякий раз повторяет Ольга Николаевна, и её красивая кисть с длинными тонкими пальцами ложится на мою. — У вас обязательно будут дети. Столько, сколько захотите.

— Мне двадцать семь, — смеюсь, — не такая уж и молодая.

— О боги, это ведь самый прекрасный возраст! — улыбается шире и снова углубляется в мою медицинскую карту, шуршит листочками с назначениями и внимательно просматривает результаты анализов.

За три месяца эта добрая и очень умная женщина с холодными руками стала мне родной, и я всё чаще приношу с собой коробочки того самого зефира ручной работы. Мы пьём чай в маленькой комнате при кабинете и болтаем о всяком.

— Ты хорошая девочка. Пусть всё будет хорошо, — благословляет меня при прощании, а я готова плакать от того, как много в мире хороших людей.

А однажды она сказала:

— Златочка, не хочу обнадёживать раньше времени, случай непростой, но наметилась позитивная динамика. Если будет продолжаться в том же духе, то очень скоро лечение можно будет официально назвать успешным. Для этого есть все шансы.

Я хожу на УЗИ, делаю специальную гимнастику, медитирую и составляю карту желаний. На ней большой дом в лучах летнего солнца, просторный двор, покрытый изумрудной зеленью, мотоцикл у ворот. Чуть поодаль я наклеила изображение высокого мужчины в светлом пиджаке, а рядом парочка пухлых детишек. Артур любит касаться пальцами этой глупой картинки, а его губы дрожат в мечтательной улыбке.