«Прочитай меня».

Племянница весело скакала вниз по ступенькам.

— Ты куда?

— Я всё сделала, тётя. Можно я в саду погуляю?

— Не спеши, дорогая, не спеши. Я ещё не приняла у тебя работу.

Ну, так и есть. Мерзавка для вида повозила тряпкой, не удосужившись даже убрать лишнюю мастику.

— Переделать! Весь зал! И коридор! От того угла до этого!

— Но тётя!

— И лестницу! Всю! До самой последней ступеньки! Вечером проверю. И не вздумай сбежать…

Фрегоза нависла над бедной девчонкой, проморозила насквозь фиолетовым взглядом:

— Сопли подбери и живо принимайся за дело!

Обомлевшая племянница трясущимися руками мяла подол платья и с ужасом смотрела в спину удаляющейся… Нет, это не тётя, никогда она такой не бывала. Что с ней случилось? А глаза какие жуткие! Ой, мамочка, как же теперь жить!

Садовник, конечно же, всё сделал неправильно.

— Эти кусты вырубить! Сегодня же!

— Но, голубушка…

— Молчи, старый хрыч, не смей мне перечить! Волю почувствовал, хозяйки давно не было? Теперь будет! Клумбы убрать, под окнами шиповник высадить, как при прежней… как прежде было. Пруд осушить.

— К-как осушить?! А карпы?

— Карпов на кухню!

И взглядом — насквозь, чтобы пикнуть поперёк не смел. Чтобы работала с утра до вечера без передыха, да ещё и благодарил за то, что ночью трудиться не заставляют. Ишь, поскакал старый, резвее молодого припустил, только пятки засверкали. Вот так с ними и нужно со всеми.

Стекольщиков не застала, ну и ладно. На фонарщиках отыгралась.

— Чтобы до вечера по всему саду фонари стояли! И свечи во дворец завезите новые! Побольше свечей. У нас теперь по ночам везде должно быть светло.

— Но…

— Никаких «но»! — даже ногой топнула. — Почему стоите? Я вам что приказала!

Глаза прищурила — фонарщиков словно ветром сдуло. Хорошо, когда тебя понимают. А когда боятся — ещё лучше.

Служанок выстроила, глянула недовольно, поморщилась. Хихикают, глупые, перемигиваются, веселятся, думают, отпустят их сегодня пораньше.

— Так, замолчали все! Улыбаться потом будете, кавалерам своим, если они у вас когда-нибудь появятся! Что побледнели? Испугались? Это вы ещё не знаете, как пугаться. Ведьму забыли уже, меня не забудете. И нечего реветь! Воды мне ещё здесь не хватало! Молчать, когда я говорю! С сегодняшнего дня влажная уборка во дворце отменяется. Увижу у кого ведро с водой — выпорю! Полы протираем тряпками, пыль убираем щётками! Свечи на ночь не гасить! Всем понятно?

Разумеется, не всем. Глянула на оробевших дурёх так, что ни одна на ногах не устояла. Так и повалились друг на дружку, ножки у них ослабели от ужаса. Вот теперь всем.

На Лависсу даже кричать не пришлось. Только увидела старуха знакомый отблеск в глазах, только губы поджатые разглядела, сразу прониклась. Всё вспомнила, согнулась чуть не до земли и помелась по кладовкам шустрить, бельё чистое подбирать, шторы новые, балдахин на кровать… Она всю жизнь при прежней владелице прожила, забыть ничего не успела.

Разом Фиолетовый дворец переменился. Нет, не переменился, к порядку прежнему, устоявшемуся, единственно правильному вернулся. Хватит, набаловались без присмотра. До чего дворец довели, сказать стыдно. Хаханьки, болтовня, шум, гам, воды везде полно, цветов в кадках понаставили, свечи убрали… Распоясались, негодяи, расслабились. Забыли, каково при строгой власти жить. Мигом вспомните.

Фрегоза стояла на балконе, смотрела вдаль. Заветный ключик висел на груди, не на верёвочке — на цепочке серебряной. Негоже в таких вещах мелочиться, да и зачем, коли всё равно никто с тебя спросить не посмеет.

«Старая ведьма в жизни ничего не понимала. Великую власть имела, а на что потратила — вспомнить стыдно. От жизни во дворце своём как мышь пряталась. Всё потеряла и сама потерялась. Смыли её, как грязь с истоптанного пола смывают. Меня не смоете. Не на таковскую напали!

А книга-то какова! Столько лет лежала — дождалась своего часа. Прочитать только первую страницу получилось. Да больше пока и не надо. Пока и того хватило. Некуда спешить и незачем. Одноглазая в своё время поспешила сослепу, последнюю страницу прочла не ко времени — чем всё кончилось? Нет, я спешить не буду. Я умнее. И глаза у меня два. И на лицо я не в пример приятнее. В зеркало на себя взглянуть не стыдно. А строптивых пугать и без скрюченного носа вполне можно. Глянешь силой фиолетовой — никто не устоит. В старуху высушенную я ещё не скоро превращусь. Лет через пятьсот это случится, если не больше. Эвон сколько дел впереди — дух захватывает, право слово.

А вот, похоже, и Дровосек, правитель наш сердечный, возвращается, ногами своими железными по камням звенит. Уработался, поди, строитель неугомонный. Ну, пусть работает, пусть трудится. Мне он не помеха. Ему до дворцовых забот дела нет. А я перечить ему не буду. Я умнее. Он — правитель, а я — хозяйка всевластная. И пусть только кто-нибудь попробует меня ослушаться. Один на той неделе уже попробовал, Риген, плотник упрямый. Взгляда не испугался, за жёнушку свою плаксивую вступиться вздумал. Напрасно я её, понимаете ли, отругала. Не должна я на неё, видите ли, была кричать за то, что она на кухне кастрюлю с водой опрокинула. Как я её вообще не пристукнула тогда, самой не понятно. А ведь хотелось. Едва-едва руку удержала. А Риген пусть в подвале холодном посидит на одной воде. Пусть посидит, образумится. И другим наука будет. Лишь бы Дровосеку никто не проговорился раньше времени. Да нет, не проговорятся, не посмеют. Припугнула я их основательно. Полезные вещи в книге волшебной обнаружились, очень полезные. А что будет, когда я другие страницы прочту?.. Ух, что будет! Надо спускаться, Дровосека идти встречать. Улыбаться ему, заржавевшему».