Школа с золотой медалью, приличный институт, дурацкий спор, разбитый препарат и… я — няня двух малолетних пакостливых сорванцов.
«Всего на месяц, — с иезуитской улыбкой обнадежил Кирилл Александрович, — Штерн, или я расскажу завкафедрой, где его мозг».
И вот это был удар ниже пояса, подлый шантаж и мое безоговорочное согласие. Вам нужна няня?! Получите и распишитесь, Кирилл Александрович!
Только потом не жалуйтесь…
Пролог
Декабрь, 27
Ночь, улица, фонарь, аптека…
— Бессмысленный и тусклый свет, Гришаня, — вслух продолжила, отходя от окна, и присела около стола, дабы оказаться лицом к лицу.
Вздохнула и, положив подбородок на кулаки, печально сообщила:
— Это конец, Гришаня. Мы расстаемся. Полтора года, полтора долгих и сложных года. Мы многое пережили за это время с тобой, но обстоятельства складываются так, что расстаться нам все же придется. Мне жаль. Нет-нет, дело не в тебе, ты идеальный мужчина, правда. Ты слушал все мои истерики, мужественно терпел мое нытье, поддерживал меня одним своим взглядом, но…
Но наши пути теперь должны разойтись.
— Ты же сам понимаешь, мы слишком разные. Прости.
Я еще раз вздохнула, а Гришаня…
Гришаня промолчал, глядя на меня одним своим глазом, ибо… сагиттальный[1] распил второго не предусматривает.
— Ты не переживай, я тебя не забуду. Поверь, после всего, что между нами было я никогда не смогу тебя забыть! Тебя, конечный мозг и… эту ночь.
Точнее, если признаваться, то даже не ночь, а спор, следствием которого и стала эта ночь в музее. Наверное, все же не стоило отмечать сданный зачет по биохимии и выход на сессию в клубе, не стоило пить и не стоило вспоминать одно из занятий по анатомии.
— А помните нам Лукич рассказывал, как вечером в музее жутко, — замогильным голосом и с хохотом сказал мой хороший одногруппник Рома.
— Конечно, жутко, прикинь сколько там покойничков в сумме наберется, — согласно хмыкнула Лина. — Еще и внизу как раз трупная.
— Угу, и призраки их по ночам бродят по корпусу, нас ищут за каждый оторванный нерв, — Рома фыркнул.
— И мышцы, ты Изе разгибатель мизинца оторвал тогда.
— Не Изе, а Израилю Петровичу, — Эль погрозил указательным пальцем.
— Да ладно, у семнадцатой он вообще Акинфий был, — Лина от него отмахнулась.
— Да бред это все, в музее не страшно, — допив залпом текилу, в беседу включилась я, — мы сколько раз до девяти сидели. И не фига.
— Ага. Там же вообще уютно и хорошо у нас, да, Дашка?
— Да, Ромка.
— Ты еще скажи, что и ночевать там бы осталась, — ухмыльнулся Ромка.
Да, именно после этой фатальной фразы, опуская подробности, я в общем-то и оказалась на кафедре анатомии, в музее, в одиннадцать вечера.
Нет, на утро Ромочка, протрезвев, настойчиво предлагал от спора отказаться, но… наивный. Да что такое ночь в музее по сравнению с его согласием писать все рефераты за меня, что научными работами студентов именуются, до четвертого курса.
Правильно, пустяки.
Я переночую и спор выиграю.
И угроза дисциплинарного взыскания в случае обнаружения меня не испугает. Мнимые призраки тем более.
Нашли чем пугать, тем более ну разве я одна?! У меня тут замечательная компания, приятные собеседники. И есть уйма времени наконец-то рассмотреть все препараты, выучить их местоположение и что где лучше видно к экзамену, дабы точно знать куда вести препода и на чем показывать.
Пройдясь в который раз по кабинету, я остановилась около любимых и обожаемых нервов, после изучения которых осталась без собственных, и посверлила взглядом левое полушарие головного мозга.
Вот из-за тебя с твоими извилинами и бороздами у меня не три, а два балла по шестибалльной шкале, ибо все борозды на зачете я найти не смогла, а одни названия нашего препода не устроили.
Показывать надо.
И именно на этом препарате, будь он не ладен.
Вот чего он мне соседний не разрешил взять?!
Тут гораздо лучше все видно.
Подхватив рядом стоящую тару, я подошла к окну и свету фонаря и да, вот у нас центральная борозда красненькой ниточкой, а вот gyrus angularis[2] несчастная, кою я найти не могла.
– Уметь показывать надо на любом препарате, Дарья Владимировна, — передразнила менторский тон нашего дотошного и принципиального, — что, в операционной также попросишь другой мозг?!
— Дарья Владимировна, у меня что, настолько писклявый голос? — насмешливо и сверх меры неожиданно раздалось за спиной.
И… от этой внезапности я подпрыгнула, а банка с полушарием выскользнула, полетела медленно-медленно на пол.
Вместе с моим светлым врачебным будущем.
И разбилась, обдавая брызгами формалина, с ним же.
Все, это конец.
Феерично-формалиновый.
Я замерла, глядя на осколки и свои уже пустые руки, и секунда растянулась в вечность, в которую я успела с тоской подумать, что о мелькающей перед глазами жизни нагло врут, лично у меня пронесся неполученный диплом и приказ об отчислении.