– Аллах милосердный, мы в твоей власти! Этого только недоставало!

– От этой Гюллюбеим всего можно ожидать, кроме благочестия, будь она неладна!

– Избави, аллах! Избави, аллах!.. Дьявольские проделки!

– Она и есть сама - дьявол!

С быстротой молнии весть распространилась по кварталу. Недаром говорят: "Бойтесь языка свахи и прачки они по домам ходят, дурные вести за собой носят". Не только в квартале, но и во всем городе стало известно о страшных делах, творящихся в доме Гюллюбеим. Женщины из разных кварталов города сталкивались в бане, дома передавали услышанное мужчинам. В течение короткого времени о происшествии уже говорил Базар. Ремесленники и купцы громогласно на каждом углу поносили имя Исрафила и его беспутной жены. Те из них, чьи дочери учились в моллахане Гюллюбеим, торопливо закрывали лавки и мчались домой с приказом женам: "Забрать дочь из этого дьявольского гнезда и больше туда не пускать!"

Истинное горе постигло бедного Исрафила. Сегодня торговля шла из рук вон плохо, ни один человек не заглянул к нему в лавку. Но этого мало, с ним перестали здороваться на Базаре. Бездельники, проводящие в болтовне свои дни на Базаре, проходя мимо лавки Исрафила, бросали ему в лицо:

– Эй, Исрафил-ага! Говорят, ты заменил покойного танцовщика Адиля? Учишь чанги?

– Да ну, разве он мужчина? Дал уздечку в руки сестры Махмуда-аги, куда она его поворачивает, туда он и идет!

– Эй, ты, что за жена у тебя? У настоящего мужчины разве такая должна быть?

Громче всех надрывался "благочестивый" Мешади Алыш, и это больнее всего ранило мягкосердечного Исрафила:

– Угроза нашей вере, люди! Один сводит с пути истинного наших сыновей (у него еще не было сына, он только собирался жениться!), а другая готовит из наших дочерей (разумеется, и дочери у него не было, Нарындж еще не была объявлена его невестой!) чанги... Люди! Вы потворствуете тому, что из ваших детей растят безбожников! Разве вам не стыдно?! Если бы у меня была такая жена, я бы разорвал ей рот и дня не оставил бы ее на этом свете! Как назвать женщину, которая позорит своего мужа? (Алыш пока еще не знал характера Нарындж.)

Если бывший разбойник учит его жизни и позорит на всех углах Базара, пришел час на что-то решиться... Еще не зная, что предпринять, Исрафил запер лавку и, стараясь не попадаться никому на глаза, окольными путями пошел домой. Его терпению пришел конец. Ведь не заткнешь рты, а если станешь доказывать правоту, то и вовсе опозоришься...

Ничего не подозревая о событиях на Базаре, Гюллюбеим готовила обед и тихонько напевала. В первое мгновенье Исрафил был обескуражен безмятежностью и спокойствием Гюллюбеим, на лице ни тени вины или даже сомнения. Он знал, что жена никогда не хитрила, не притворялась.

Она почувствовала, что с мужем творится неладное. Может, спросить его? Но решила молча ждать: если ему есть что сказать ей, пусть начинает разговор сам.

– Гюллю! Я предупреждал тебя...
– Умолк на миг, будто собираясь с силами, и вымолвил, не глядя на жену: - но ты меня не послушалась... Позор, которому я подвергаюсь ежечасно на Базаре, отнимает все мои силы и терпение. Не обижайся на меня, прошу тебя! Как и я на тебя не в обиде, ты всегда была мне верной и заботливой женой... И все-таки я ухожу.

Как только Исрафил начал: "Гюллю, я предупреждал тебя...", у Гюллюбеи икнуло сердце. Выслушав мужа, она тихо спросила:

– Куда?
– Губы ее дрожали, глаза наполнились слезами.

– Я не могу так больше! Не могу! Я тебя предупреждал!

– Но в чем я провинилась?
– робко спросила она, хотя и понимала, что Исрафил не ответит ей, уйдет от разговора, но не отступит от принятого решения.

– Я уезжаю! Да, уезжаю! Может быть, в Баку, может, в Ашхабад, еще не знаю... Возможно, отправлюсь во Владикавказ. Здесь я не могу больше оставаться... Ах, Гюллю, если бы ты меня послушалась! Если бы не школа! Но я тебя знаю, ты скорее умрешь, чем оставишь начатое дело. А я... Стыдно признаться, но у меня твоей энергии нет...

Гюллюбеим искренне любила мужа, кроткого и мягкого человека, ей даже нравилась его беспомощность, ее энергии хватало на заботы о нем. Они жили дружно, не во всем следуя традициям мусульманской семьи. У Исрафила ныло сердце от сознания необходимости разлуки со своей милой, благородной и ласковой женой. Но он очень хорошо знал неписаные законы Базара, после того, что произошло, ему несдобровать, борьбу с Базаром он не выдержит.

Внезапно распахнулась входная дверь, и в комнату ворвалась пожилая женщина. Гюллюбеим и Исрафил вздрогнули одновременно. Минабеим - мать Гюллюбеим - в молодости славилась своей красотой, еще и сейчас ее состарившееся лицо носило печать былой привлекательности. Но в эту минуту ее черты были обезображены злобой, черные глаза от гнева округлились, губы в ярости побелели, чадра от стремительной ходьбы соскользнула на плечи, из-под платка выбивались седые лохматые пряди: видно, женщина рвала на себе волосы. Она запричитала, не давая опомниться зятю и дочери от внезапности своего прихода:

– Чтоб тебя взяла сырая земля! Что ты с нами сделала! Опозорила на весь Ширван! Мы думали: выучит коран, станет и детей учить слову божьему, благочестию. Дочь! Неужели ты не боишься гнева аллаха? Не знаешь разве, если женщина возьмет в руки перо, в мире ином перо ее огнем обожжет? А письмена, вышедшие из-под ее руки, превратятся в змей и вопьются в труп? Но и это не все! Говорят, что ты пела и била в бубен! Негодная! Лучше мне надеть траур по тебе, чем узнать, что ты заменила учителя чанги танцовщика Адиля! Ты пошла по пути Соны и опозорила нас на весь свет!