Шрифт:
– В смысле?
– Не надо больше извиняться, чувак.
– О, я просто не…
– Нет. Ты просто да. Ты почувствовал Это.
– Что?
– Великое Таинство. Так случается, когда перестаешь бояться собственных страхов. Скорлупа треснула, приятель. И это прекрасно.
О… Что ж, у меня есть еще миллион страхов там, откуда пришел этот, думаю я. И клянусь, Уэб переключил какой-то рубильник в моем мозгу, чтобы услышать мои мысли, потому что в следующую секунду он уже смеется.
– Ты чего? – спрашиваю.
– Твое лицо. Все в земляных полосках.
– Ой! Да что ж такое… – начинаю тереть щеки.
– Не надо, – говорит он, беря меня за руки. – Клево смотрится, даже круто…
– О… я…
Уэб смотрит пристально, разглядывая мое лицо так же, как я прослеживаю глазами веснушки Старлы.
– Ого… – шепчет.
– Что такое?
– Твои глаза, я раньше не замечал, они…
– А-а. Да, – говорю, отнимая руки. Опускаю их на колени. – Разноцветные, я знаю. Считается, что это наследственное, но больше ни у кого в семье такого не было, и это странно, потому что у мамы и папы голубые, так что я никак не мог понять, откуда взялся карий, и ненавидел его, потому что, конечно же, для Обезьян это еще один повод потешаться надо мной.
– Вау, – говорит он.
Серьезно, просто вау – и все.
– У Дэвида Боуи тоже такие.
– Фантастика.
– Ага.
Его взгляд сливается с моим и… я не замечаю жалящего ощущения, проносящегося по венам… НЕ замечаю, сказал…
– Ты прав. – Мой голос дрожит. – Вид отсюда куда лучше.
– Ага… правда? – Он отводит взгляд, и я возвращаюсь в собственное тело.
О да, это нечто. Вид, в смысле. Словно сидишь посреди игрушки-калейдоскопа.
– Разбитое сердце, – говорит он.
– Что?
– Озеро. Оно имеет форму разбитого сердца.
– Правда? – Поднимаюсь на колени, чтобы увидеть.
– Ага. Одна девушка-индианка бросилась с этого утеса из-за какого-то белого – конечно же! – разбившего ей сердце.
– На самом деле?
– И от этого через озеро прошла трещина.
– Где? – Я смотрю, но не вижу.
– Вон там. – Слежу за его пальцем, но все равно не вижу.
– Да где же?
Уэб берет меня за руку, указывает ею на едва заметную трещинку посередине, более темного голубого цвета, которая изгибается до края бесконечности.
– Вон там, – шепчет мне на ухо.
– О… я… вижу… ничего себе.
– Говорят, этот водопад появляется только тогда, когда она плачет, ее дух снова и снова прыгает с утеса в нескончаемой муке.
От его голоса у меня покалывает кожу.
– Серьезно?
– Серьезно.
– Откуда ты знаешь?
– Мы, американские индейцы, любим ваши легенды! – И он, хохоча, падает спиной на траву.
– Идеальное совпадение, – говорю я, зачарованный рябью на воде.
– Что?
– То, что мы живем у озера в форме разбитого сердца.
– Да? Почему?
– Потому что здесь все такое – сломанное. Разбитое сердце в сломанном городишке на сломанной земле с тысячами сломанных людей…
– Правда…
– Боуи говорит, что сегодня сломано все. То, что мы считали истиной, перестало быть ею, и будущее не так отчетливо, как когда-то. Если нам нужны истины, можем придумать их для себя сами…
– Глубокая мысль, чувак.
Наблюдаем, как небо становится фиолетово-розовым.
После долгого молчания он говорит:
– Тебе не следует это прятать, знаешь ли.
– Что?
Уэб смотрит на меня, его волосы, подхваченные ветром, обметают небо, становятся ночью.
– Все то, что ты говорил…
– Когда?
– Только что. И в туалете в то утро, когда мы познакомились. И в классе, когда говорил об этой книге. Мне нравится твой взгляд на вещи, чувак. Тебе не следует прятать это от всех…
– Мой взгляд на вещи… что именно?
– Не знаю. Ты милый, мне кажется… Сострадательный…
– Э-э…
Ничего себе. Разве парни говорят друг другу такие вещи? И что это значит – «милый»? Типа «ты нюня и простофиля» или «ты самый потрясный ангел, какого я встречал в жизни»? Вот бы понять!
– Ну, так что там насчет любви? – спрашивает он.
– Что?
– Наше задание.
– А, верно. Я ее не люблю.
– Не любишь?
– Не-а.
– Почему?
Вдалеке похожие на бумажных куколок рыбаки вытаскивают лодки на берег, а еще дальше на пляже какие-то люди собирают в кучу куски плавника.
– Ты знаешь Карла Сагана?
– Того, которого ты все время поминаешь? – Он смеется. – Да, знаю такого.
– Хорошо. Я читаю его новую книгу, и он пишет, что планета Венера – как большая сернистая звезда. Температуры кипения, реки вулканической лавы, ядовитые газы, все такое. По сути, Венера – это ад. И, по сути, именно такой мне представляется любовь. Любовь – это ад.