Шрифт:
1) Весь наш оранжевый плюшевый диван в нитях рождественских гирлянд.
2) Папа в труселях-семейниках развешивает их, приплясывая на барной стойке. Ох…
Музыка бух-бух-бухает, сотрясая зеркало, отец умц-умц-умцает в такт своему отражению в зеркале. Нет! В комнате воняет скунсом, что может значить только одно из двух, и я наверняка знаю, что никакого живого скунса, бродящего по дому, у нас нет.
– ПРИВЕТ, ПАП!
Он отшатывается к зеркалу.
– Ты напугал меня до чертиков, парень!
– Извини!
– «Staaairwaaaay…» Слышь, помоги мне… «to heaaaveeeen…» повесить гирлянды.
Сигарета пляшет вверх-вниз, зажатая в его губах, каждое слово соскакивает с нее, как с трамплина.
Ладно, настроение ничего так. Я не против. Сбрасываю ранец на диван, приглушаю музыку, пока она не порвала мне барабанные перепонки, и ныряю под стойку помогать. Обвешанный гирляндами, он похож на пляшущую диораму Солнечной системы.
– Как прошел сеанс, сынок?
– Хорошо.
– Сколько тебе еще лечиться?
– Еще один блок процедур.
– И ты излечишься навсегда.
– Да, навсегда…
– Горжусь тобой, приятель. Я знал, что ты сможешь. Ты – DY-NO-WHOAOA-OA… – Он виляет задницей и спотыкается о часть бутылок, прежде чем я успеваю сгрести остальные в охапку. – Проклятье, сынок! Это хорошо, что ты… – И начинает кашлять. Я выхватываю сигарету, не дав ей упасть на ковер, и гашу о титьки девицы в плейбоевской пепельнице.
БЭТМЕЕЕЕЕН.
Тем временем кашель переходит то ли в пингвинью отрыжку, то ли во что-то похуже…
– Ты нормально себя чувствуешь, пап? – похлопываю его по спине.
– Да… да… Принеси мне пивка, ладно?
Приношу. Он присасывается к бутылке и оседает на солнечно-желтое кресло-реклайнер: тяжело дышит, стирая пот со лба.
– Ты уверен, что все в порядке?
– Доделай за меня. – Он машет рукой на гирлянды, делает еще пару глотков. – Черт побери, сынок. Ты иногда так похож на маму. Эти глаза… твои белые волосы…
Ну, все, началось!
– Слушай. Я когда-нибудь рассказывал, как мы с мамой катались на крутящейся штуке – как ее, «вальс», что ли… на карнавале во время последнего курса?
Да, всего-навсего 1726 раз. Но кто считает? Мне на самом деле нравится эта история. Я люблю представлять, какими они были до того, как я появился на свет.
– И, приятель, ты бы это видел, ее волосы так перепутались с моими, что мы просто склеились друг с другом, понимаешь, как…
– Сахарная вата?
– Да-да-да, и… им пришлось… – Он начинает смеяться, и смех мгновенно переходит в новый тайфун кашля.
– Остричь вам волосы, и вы стали похожи на двух игрушечных пупсов? – договариваю я.
– Приятель… – Он бьет себя кулаком в грудь. – Кха…
– С тобой точно все хорошо?
– Да… – Его глаза стекленеют, глядя сквозь меня на барную стойку. – Она была – нечто… – Теперь он там, потерялся в их веселье, кружится на этой самой карусели. – Приятель, я скучаю по ней.
– Да… – Что ж, наверное, все мы иногда застреваем на карусели собственных мыслей. – Так по какому поводу иллюминации? День поминовения? – спрашиваю, подбирая с дивана очередную гирлянду.
– А? О… Хизер. Она сегодня придет. Подумал, надо как-то оживить… ОХ, ОБОЖАЮ ЭТУ ПЕСНЮ!
И он снова вскакивает, прибавляя громкость на тысячу децибел. На сей раз вместо танцпола кофейный столик, с которого с каждым движением во все стороны разлетаются журналы.
– КОГДА?! – ору я.
– «Drank all my…» Что?!.. «wiiiinne…» Скоро… Не знаю…
– Может, стоит одеться?!
– Что?!
– ОДЕЖДА! – показательно оттягиваю ворот футболки.
– Да зачем? – Он подмигивает и кружится, а мне хочется блевануть.
Поднимаю гирлянду.
– Эту куда повесить?
– Потанцуй со мной… – Он хлопает в ладоши и притягивает меня к себе.
– Ну нет, я лучше…
– Брось это и потанцуй со мной, сынок.
– Нет, нет, я…
– Давай же, приятель. Расслабься, черт возьми! – Он хватает гирлянду, накидывает ее на плечи. – Ты всегда такой, блин, серьезный. Потанцуй! Тебе полезно.
Он размахивает руками. Кажется, изображает танцующего утенка, но я не уверен. Его редкие светлые волосы торчат во все стороны, волосатое тело извивается, нижняя челюсть отвисла. Весь обмотанный гирляндой, он выглядит так, словно его казнят электрическим током.