Пеликен и тут не изменил себе, строил глазки дочери Гамалирана, в то время как ее муж обменивался тостами с Венгесе. Но она нашла благодарных слушательниц в лице подруг царицы и рассказывала им бесконечные истории о проделках своих сыновей-сорванцов.

Евгения любила такие вечера куда больше торжественных столичных приемов. Она чувствовала себя своей в кругу этих людей — давно знакомых, надежных, как сам этот край, где под добрым слоем плодородной почвы скрывалось твердокаменное основание континента. Громко рассмеялся Хален; она повернулась к нему и попыталась посмотреть на него взглядом семнадцатилетней девочки, только что оказавшейся в незнакомой стране. Он изменился за эти годы. Ему было уже тридцать три. Долгое время он не брил усы и бороду, и теперь чисто выбритая кожа на подбородке оказалась светлее верхней части лица. Появились морщинки у глаз, от носа к уголкам губ пролегли тонкие складки. Но все тот же яркий огонь горел в глазах, когда он поднял кубок, посылая Евгении страстный взгляд. На пальце сверкнул царский перстень с рубином. Рядом с ним скромно блестело серебряное обручальное кольцо, на котором было имя жены, записанное пятью знаками слогового письма, — короче его нельзя было отобразить на иантийском языке. На кольце Евгении повторялся лишь один знак — заключенная в круг голова ястреба, ибо Хален носил имя этой гордой птицы.

Она никогда не пыталась «читать» своего мужа, как читала желания других людей. Даже не обладая вовсе даром ясновидения, она знала бы, о чем он думает. Со временем они стали меньше говорить друг с другом, но не потому, что говорить было не о чем, а потому, что не нужны стали слова. Евгения знала Халена лучше, чем саму себя. Иногда ей казалось даже, что она понимает глубинные причины его поступков, в которых он сам не отдает себе отчета. Его обостренное чувство долга, стремление везде успеть, все предусмотреть — чем оно вызвано, как не затаенным сомнением в собственных силах? А оно возникло еще в юности, когда один за другим, с разницей в три дня, скончались от болезни два старших брата, и он, тринадцатилетний подросток, остался единственным наследником царя. До того его воспитывали как будущего простого офицера. Родители были к нему не так строги и внимательны, как к старшим сыновьям. Отныне же ему пришлось стать самым строгим судьей и себе, и другим. И хотя с тех пор ни один человек не посмел бы усомниться, достоин ли Хален царства, но сам он, не зная о том, постоянно опасался оказаться в чем-то несостоятельным. Отсюда шло и его лихачество в военных подвигах, и чересчур ответственное отношение ко всем царским обязанностям. Он должен быть лучшим среди своих людей — именно эта цель двигала им. К счастью для него и для страны, Хален обладал врожденным чувством меры и умел сдерживать свои порывы. Будучи самым молодым монархом Матагальпы, он почитался среди остальных царей как жесткий, но осторожный правитель. Он мог рискнуть собственной жизнью, чтобы доказать товарищам свое превосходство, но не стал бы без веского повода рисковать своими полками и мнением народа о себе. У него было достаточно примеров для сравнения. Кровавая деспотия Процеро Шедизского, избыточная роскошь и раздутый чиновничий аппарат Шурнапала — дома Джаваля Матакрусского, непреходящая бедность и отсталость далекой Галафрии — он был хорошо знаком со всеми монархиями Матагальпы и предпочел свой путь. Евгения уважала его за это и любила, любила так, что замирало сердце.

В девять часов Хален поднялся. Близилась полночь, нужно было выспаться, чтобы с утра с новыми силами взяться за дела. Гамалиран пошел провожать царскую чету. В просторном холле Евгения остановилась у висевшей на стене картины. На масштабном полотне с фотографической точностью был запечатлен момент битвы при Дафаре 2418 года. Она не могла оторвать взгляд, восхищаясь рукой художника, его владением законами перспективы, обилием мелких деталей, которые делали эту работу удивительно достоверной. Ее пафосность искупалась реалистичностью. Сотни выразительных лиц, развевающиеся знамена, блеск оружия, страшные раны, взвивающиеся на дыбы кони — все восхищало Евгению.

— Кто ее автор? — спросила она.

— Его имя Галькари, он известный в Дафаре художник, — ответил Гамалиран. — Это одна из лучших его работ, по крайней мере на мой взгляд. Я заплатил за нее десять тысяч росит.

Евгения изумилась. Ей прежде не приходилось слышать о художниках, чьи картины стоили бы таких денег.

— Я бы хотела встретиться с ним завтра. Он в городе?

— Утром я узнаю, моя госпожа. Вы хотите увидеть его работы?

— Обязательно!

— В таком случае я устрою вам встречу в его мастерской. Если, конечно, он в городе. Он не сидит на одном месте. Несколько лет назад я заказал ему портрет жены, он взял задаток и исчез на год — уехал в Матакрус учиться у великого художника Сактара Орана. Они не сошлись характерами, разругались, и Галькари пришлось вернуться в Дафар. У него непростой характер, моя госпожа.

Евгения усмехнулась.

— По-моему, это означает, что он действительно хороший художник. Буду ждать известий от вас. Спасибо за прекрасный вечер.

— Вы озарили мой дом свой красотой, госпожа. Я поспешу с утра выполнить вашу просьбу.

На следующий день Евгения стояла в мастерской Галькари. Он действительно хорошо зарабатывал, раз мог позволить себе две стеклянные стены, обеспечивающие помещение ровным светом. В хаосе мольбертов, подрамников, банок с красками и тряпок двигался высокий нескладный черноголовый человек. Добрую треть его лица занимали брови, а из-под них на царицу неприязненно смотрели круглые черные глаза. Ради нее он оторвался от работы, но не счел нужным переодеться, и Евгения имела счастье любоваться заляпанным всеми красками холщовым балахоном. Галькари был немногословен и надменен. Он показал свои работы, скупо отвечая на вопросы, не выказывая любезности. Среди его картин были как очень хорошие, так и откровенная халтура, сделанная на заказ, — портреты, пейзажи, исторические и мифологические сцены.

— Над чем вы работаете сейчас?

— Ничего особенного. Не думаю, что вам это понравится, моя госпожа, — уклончиво ответил художник.

— Мне любопытно посмотреть. Ваша работа, что находится в доме губернатора, меня восхитила. Она великолепна! Хотелось бы знать, каков диапазон таланта такого художника.

Галькари принял комплимент и с достоинством поклонился. На его красных губах даже мелькнула улыбка. Он подвел царицу к закрытому мольберту, осторожно снял тонкую ткань.

Эта картина изображала Сета, персонажа столь же классического, как Вакх у художников эпохи Возрождения. Сет был одним из героев народной мифологии — юный пастух, прекрасный как весеннее утро, прославившийся любовью к девушкам и игрой на флейте, которой он заманивал их на свой луг. Никто уже не помнил, существовал ли Сет на самом деле. Его имя стало символом юности и плотской любви, и художники не уставали тиражировать сюжеты с участием этого хрестоматийного героя. Однако Евгения поняла, почему Галькари опасался, что его картина ей не понравится. Он изобразил юношу, почти мальчика, сидящим на камне посреди луга. Луч света, точно от луны или лампы, освещал его сбоку. Плащ не столько скрывал, сколько подчеркивал красоту обнаженного молодого тела, на темных кудрях кокетливо лежал венок из листьев. В откинутой руке Сет держал блюдо с фруктами, а другую, с чашей красного вина, протягивал к зрителю. На втором плане резвились антилопы и сливались силуэты пляшущих юношей. Лукаво склоненная голова юноши, его загадочная манящая улыбка, тщательно выписанные фрукты и стыдливо размытые фигуры второго плана — все в картине, будто смеясь над классикой сюжета, было пропитано сексуальностью, в которой девушкам не нашлось места.

Художник не сводил глаз с царицы, и его бледные щеки вспыхнули, когда она высказала свое мнение.

— Он прекрасен. Это шедевр, по-своему не хуже «Битвы 2418 года». Но найдется ли на него покупатель?

— Найдется ли? Картина еще не окончена, но уже сейчас я получил не меньше пяти предложений на нее. Думаю, что смогу продать ее за пятнадцать тысяч росит.

— Пятнадцать тысяч росит! — Евгения была потрясена. — Неужели есть люди, готовые заплатить столько за… за этого Сета?!

Галькари рассмеялся, потер руки.

— В Дафаре таких немало, моя госпожа. Да и в Киаре такое искусство пользуется популярностью. Может быть, вы захотите его купить? — с усмешкой спросил он.

Евгения ответила такой же усмешкой.

— Я бы с радостью, но, боюсь, муж не одобрит.

Художник, продолжая тихонько посмеиваться, провел царицу в соседнюю комнату и показал свои лучшие работы.

— Что поделаешь, в наших краях мало настоящих знатоков. Эти картины не оценили по их достоинству, поэтому они хранятся здесь вместо того чтобы украшать дворцы. Я буду счастлив, если вам что-либо приглянется.