Чуть помедлив, черный «кокон» приблизился к отбивающемуся из последних сил Луганскому. На сей раз из сумрака вылезла кошмарная нога, удлинилась и ударила наседавшего громилу в грудь. Третий грабитель пролетел ровно столько, чтобы шарахнуться в тот же микроавтобус и улечься рядом со своим дружком.

Путь был свободен. Однако майор Луганский, глядя на своего приятеля, окутанного этой дрянью, и сам готов был улечься в общую братскую кучу. Но спасла выучка.

– Ловко. – Юрий Васильевич привел в порядок прическу. – Не ожидал.

Сумрак вокруг Куроедова начал бледнеть, и стало видно, как толстяк небрежным жестом поправил галстук.

– То ли еще будет! – пообещал он, окидывая соколиным взором поверженных врагов. – Садись, Юрик. Поехали. – Когда он открыл дверку «Мерседеса», темный туман вокруг его тела слился с обычными вечерними сумерками.

Не без напряжения занял Луганский место рядом с водителем. Куроедов развернул машину и, едва не наехав на шевельнувшегося вожака грабителей, помчался от «Метрополя» к Садовому кольцу. Глаза Куроедова уже не багровели, как рубины, однако припухлость еще оставалась. Проскочив под светофором на желтый, взбудораженный бизнесмен стал лихо обгонять один автомобиль за другим.

– Э-э, полегче! – предостерег Луганский. – Центр все-таки.

Куроедов лишь поддал газу.

– А ты говоришь: бульон! – хохотнул он. – Мне теперь охрана только так, для престижа.

– Полегче, говорю! – занервничал майор.

Одарив его насмешливым взглядом, Куроедов сбросил скорость.

– О'кей, Юрик, сохраним твою драгоценную жизнь. Только вот что: на девушку мою не зарься, могу сильно обидеться. Понял, Юрий Васильевич?

Луганский хмуро на него покосился, разгладил усики и промолчал.

Даша приклонила голову на плечо Глеба, который вел «жигуленок» к дому. Стемнело, и на улицах вспыхивали огни реклам. Поерзав у мужа на плече, Даша зевнула.

– Чаепитие вроде прошло продуктивно. Стороны умиротворились, и бузотер держался в рамках. Надеюсь, на неделю его хватит.

Глеб улыбнулся.

– Вряд ли стоит рассчитывать на неделю.

– Почему?

– Такой уж у Саши характер. С ним все время надо держать ухо востро.

Даша опять зевнула.

– Какой ты циник.

Глеб скривил губы.

– Я романтик. Глубоко законспирированный.

Даша подняла голову с его плеча.

– Это я сказала.

Глеб вдруг подрулил к тротуару и заглушил мотор.

– Даш, я мерзавец. Я столь редкостная сволочь, что, сказать откровенно, никогда бы о себе такого не подумал.

Даша взяла его за уши и развернула к себе.

– Ты о Мак-Грегоре?

Глеб с болью смотрел ей в глаза.

– Дашка, что я натворил?

– Любовь моя, ты дурак. Кто мог такое предвидеть? То, что ФСБ вешает на тебя убийство…

– Отпусти уши, дура.

Но Даша держала его крепко.

– Ты не мог этого предвидеть.

– Мог, обязан был! Ведь я чувствовал, что он лезет в неприятности… Дашка, он был забавный и трогательный. Только и умел, что двигать взглядом предметы и высекать огонь из пальцев, но жутко собой гордился. А ты говоришь, на меня убийство вешают. Даш, на мне оно и висит. Ричард обратился ко мне за помощью, а я… я, мерзавец, ответил: некогда мне, роман пишу.

По Дашкиной щеке поползла слезинка.

– Смотри сюда, морда, – указала она на свою переносицу. – Мы ведь найдем убийцу, правда? И щедро с ним поквитаемся.

Глеб кивнул.

– Как пить дать. Только Ричарда уже не вернуть, и это теперь на мне. – Он включил зажигание и продолжил путь к дому.

«Жигуленок» бесшумно катил по вечернему городу.

– И на мне, – сказала Даша. – Не жадничай.

Они доехали до дома, вошли в подъезд и поднялись в лифте на свой этаж. Ручка их двери удерживала свернутый лист бумаги. Глеб взял его, и они с Дашей молча прочли: «Ждали – не дождались. Пошли вы на хрен. Посуду вымыли. Света». И чуть пониже: «Девицы больше не пристают, Илюха загрустил. Стас». И еще ниже: «Ну их обоих в большую попу. Только работать мешали. Завтра опять приду. Илья».

Глеб с Дашей обменялись улыбками. Открывая ключом дверь, Даша спросила:

– С чего начнем?

Глеб переступил вслед за ней порог квартиры.

– Попробуем разыскать этих Ньюгартов.

Даша включила в прихожей свет.

– И где их искать?

– Кабы я знал! – вздохнул Глеб, захлопнув за собой дверь.

На голицынской даче Куроедова деревья едва пожелтели. Будто не решаясь вступить в права, осень словно раздумывала, не отступить ли с почетом. Утреннее солнце хоть и не пекло, как в июле, однако могло еще приласкать того, чьи запросы скромны. И царила благодатная тишина. Вернее, царила бы – если б гулко и противно не раскаркались вороны. Именно это всепроникающее карканье и разбудило Джорджа.