Морено неожиданно обернулась и посмотрела на него через плечо со странным выражением – смесью гордости, нежности и печали.

– У нас с вами не совсем одинаковые судьбы, мистер Дойли, – тихо и с обычно не свойственным ей достоинством ответила она. – Мои родители всегда были несравненно лучше меня.

***

Генри проснулся словно от толчка, хотя сразу же понял, что его время на сон еще не истекло: в ночную вахту он практически никогда не выходил, а до утра было еще далеко. В каюте было темно и тихо, а под мягким одеялом – настолько тепло и уютно, что легко можно было перевернуться на другой бок и уснуть снова; лишь откуда-то из–за занавешенного окна неслось мерное и настойчивое мурлыканье волн, и потому юноша изумленно обернулся, различив рядом с собой еще один источник звука – громкое, хриплое, прерывистое дыхание.

Джек лежал на противоположной половине кровати, даже не раздетый, не укрытый одеялом – как видно, сил его хватило лишь на то, чтобы добраться до кровати. Когда Генри, усевшись рядом, принялся осторожно стаскивать с него сапоги и камзол, Рэдфорд лишь пробормотал что-то невнятное, вжимая голову в покрывало, но не проснулся.

– Тише, тише, Джек, это я! – перекладывая его на подушку, предупредил юноша. Капитан, казалось, притих, и Генри уже вознамерился снять с него пояс с прикрепленными к нему пистолетами, когда в его руку отчаянно вцепились напряженные темные пальцы.

– Не… не надо… – пробормотал снова Рэдфорд. Лицо его было неузнаваемо: сквозь маску сна отчетливо выступали судорожно стиснутые челюсти, искривленные мучительной улыбкой губы, и даже в тоне его отчетливо слышалась какая-то исступленная мольба. – Не надо, пожалуйста…

– Джек, ты чего? – склонившись над ним, растерянно прошептал юноша. – Тебе плохо? Дать воды? Джек!

– Нет! – прозвучавший из темноты возглас уже был подобен воплю дикого зверя, на лапе которого сомкнулись безжалостные створки капкана. – Нет, не надо, пожалуйста! Очень больно…

– Джек, это я! – с отчаянием в голосе повторил юноша, нерешительно сжимая его плечо, но не решаясь встряхнуть хорошенько и прервать тягостный кошмар, терзавший капитана. Тем временем Рэдфорд наконец выпустил из своей хватки его ладонь и перевернулся на бок, скорчившись в три погибели. Негнущимися пальцами правой руки, заведенной за голову, он царапал сбившуюся на спине рубашку, хрипло повторяя что-то, словно умалишенный.

Генри в растерянности глядел на него, не понимая, что делать. Сперва он истинктивно метнулся к двери – разбудить кого-то из команды, быть может, Эрнесту и Халуэлла, рассказать им обо всем – но остановился на пороге в нерешительности. Тихо притворил за собой дверь, подошел к письменному столу, смутно белевшему в полумраке, поворошил бумаги, нашарил пустой стакан, плеснул в него воды из стоявшего в углу кувшина и вновь опустился на кровать рядом с мечущимся Рэдфордом:

– Вот, Джек, выпей. Все хорошо, все в порядке, я рядом, – осторожно проводя мокрыми пальцами по его пылающему лбу, зашептал он. На какое-то мгновение в комнате и впрямь воцарилась неверная, оглушительная тишина, затем Джек снова хрипло задышал и Генри почувствовал, как ледяные пальцы сомкнулись на его запястье, вынуждая переложить ладонь на содрогающуюся в странных конвульсиях спину.

– Пожалуйста… Пожалуйста, я не могу больше… Ты не представляешь, как больно, – срывающим голосом продолжал умолять кого-то неизвестного Рэдфорд. Рубашка под ладонью Генри была смятой и совершенно мокрой от пота, но он все равно различил через нее какие-то непонятные неровности, длинные бугристые полосы на коже…

– Нет, нет! Я знаю, ты хочешь убить меня, как маму, – все плотнее прижимая его ладонь к страшным шрамам, выдыхал Рэдфорд в коротких перерывах между стонами боли. – За что ты так меня ненавидишь? Я же твой сын, твой родной сын…

Задыхаясь и сам едва удерживаясь от того, чтобы не закричать, Генри отдернул руку и вскочил на ноги. Опомнившись, вновь склонился над Рэдфордом и обхватил его за плечи:

– Джек, это сон, всего лишь дурной сон, все в порядке, успокойся! Ты здесь, на своем корабле, никто не тронет тебя!..

– Больно…

– Боли больше нет, вот, погляди, – закусив губу, он осторожно положил ладонь на то место, где глубокие, рваные белые полосы перекрещивались особенно часто, словно на спину бросили горящий клубок водорослей. – Видишь? Чувствуешь? Больше никто не придет и не сможет сделать тебе больно…

Словно действительно прислушавшись к его словам, Рэдфорд приподнялся, завел правую руку за спину, вцепился в чужое запястье, сильно и больно зарапая ногтями. Но Генри, сжав зубы, не шелохнулся, и спустя несколько тягостных минут ощутил, как хватка стальных пальцев ослабла. Крупная судорога прошла по телу Рэдфорда, он снова заметался, бормоча что-то невнятное, но уже тише и слабее – и обмяк, бессильно откинулся на мокрую подушку, запрокинув голову и изредка надрывно, с трудом выдыхая. Весь дрожа, юноша отстранился от него, лишь теперь заметив, что сам еле дышит и утирает невольно выступившую на лбу испарину. Отхлебнув воды из стакана, он поднялся на ноги – колени все еще дрожали – кое-как доплелся до стола, поставил стакан на него и рухнул на стул, уложив трясущиеся руки на ворох бумаг. Спать теперь у него не получилось бы при всем желании.

– Ты чего, Генри? – неожиданно приподнявшись на локте, окликнул его Джек: совершенно спокойный, слегка сонный, но без малейшего намека на недавно увиденный во сне кошмар на лице – лишь в его черных глазах маячил тревожно и навязчиво чуть заметной тенью страх. От неожиданности юноша замялся и лишь спустя несколько секунд выдавил из себя чуть виноватую улыбку:

– Я тебя разбудил? Прости.

– Да ничего страшного. Все равно муть какая-то снилась, – потирая лоб рукой, проворчал Рэдфорд. Генри испуганно дернулся: