Сборник рассказов «Нечто» - попытка, смеясь, «изменить» прошлое, расстаться с шаблонами и стереотипами, освободиться от них и таким образом «очеловечить» памятники, оживить мёртвое. «Чёрный» юмор и абсурд, ирония и сарказм, литературная пародия и сатира, безобидная шутка и задиристый памфлет, смех сквозь слёзы — атмосфера и содержание этой книги.
Нелепый и несчастный Пётр Петрович Пусиков из рассказа «Крылья»; странный и неудачливый китаец Хуан Дунь (в последствии выясняется, что он не совсем китаец) из одноименного цикла «Добрый Хуан Дунь»; живые, но такие непохожие на себя, писатели (Толстой и Бунин) в рассказе «Классики» — одни из главных героев сборника.
1
КРЫЛЬЯ
ПРО НОГИ
Степаныч любил кушать ноги. Для него не важно: какие ноги, чьи ноги? То у зайчика заднюю отхватит, то у его брата кролика – обе, а то и свиное семейство Пятаковых искалечит. Не брезговал ни бараньими, ни птичьими. Как-то раз у лошади на скаку, прям, срезал под самый пах. Заднюю, потом переднюю. Потом подумал… и последнюю среднюю откусил.
Смотрит народ: что-то надо делать! Ну, вечерком подкараулили его у амбара. И ущучили. Посадили в клетку под замок, не дожидаясь, пока он всех обезножит. Так он, что вы себе думаете, свои ноги стал жрать. Все шесть схрумал. Только хвост оставил. Говорит: «Ноги отрастут, а без хвоста – неприлично».
– Он, что таракан?
– Нет. Волк он. Сущий волчара!
ТЁМНАЯ ИСТОРИЯ
Сухой проснулся. Неожиданно. Показалось Сухому, что что-то не так. Ощупал себя – всё вроде бы на месте, но чего-то явно не достаёт. Потрогал грудь – и, правда, нет. Так и есть – пропала.
Он осторожно сел на край кровати. Опустил босые ноги на пол, но вместо холода крашеных досок почувствовал под ногами что-то липкое и мокрое. В темноте сторожко, наощупь прошёл к выключателю. Наконец, добрался и щёлкнул. Лампочка хмуро и нехотя осветила жилище Сухого. По полу были разбросаны тёмно-красные рваные куски. Перед глазами Сухого проплыли багровые пятна. Кто-то зелёный проскакал на четвереньках под кровать. Из-под кровати послышалось недовольное рычание.
– Тузик! Гад. Сучий сын. Порвал всё-таки!
Тузик дипломатично молчал.
Сухой всё собрал. Кое-как склеил скотчем. Сунул в пластиковый мешок. Нагрел электрический чайник. Залил горячую воду. Закрутил пробку. Лёг, положил себе тёпленькое на грудь и заснул. Приснилась Сухому лягушка. Конечно, не такая прекрасная, как царевна. Но тоже очень и очень красивая.
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
(сон)
Приснился мне давеча сон… Это всего лишь сон.
Стою я, вроде как, на Красной площади у Лобного места. Вдалеке вместо Исторического музея почему-то Кёльнский собор. Храм Василия Блаженного немного приподнялся и завис в воздухе. Тут же – собор святого Петра и венская Опера. "Давид" Микеланджело предлагает свою пращу Минину и Пожарскому. Он весь татуирован под Тимоти или Котовского, что не важно, – на нём плеер и наушники. Пожарский протягивает ему гранённый стакан и спрашивает:
– Додик, третьим будешь?
На что тот весело, по-итальянски отвечает:
– А то…
Проскакали, звонко цокая, Тарас Бульба, Василий Иванович Чапаев, Жуков, Всадник без головы (или, как советует переводить Набоков, «Безголовый всадник») и Мазепа. Последний постоянно оглядывался. Прошли пьяные – Тевье-молочник в обнимку с Пуришкевичем, распевая "Лехаим". Сальвадор Дали на постаменте изображал Наполеона – получалось вычурно и искусственно, как и всё, что он делал, но делал он это гениально. Проплыл по воздуху конопатый нос "отца народов" и "лучшего друга", Иосифа Людоедовича Сталина, с усами и трубкой, на которой болталась этикетка "Герцеговина Флор". Рядом с ним летел товарищ Троцкий (в размерах уменьшенный в масштабе 1:3), пытаясь ледорубом попасть по носу Кобы, но каждый раз промахивался, со свистом рассекая воздух.
На Лобном месте фигуры Пугачева и Разина играли в футбол собственными головами. Роль рефери исполнял одетый в кроваво-красную атласную рубаху палача – Распутин. Он изредка посвистывал в свисток. Рядом сидела на троне Мария-Антуанетта, держа в одной руке свою голову, другой подбрасывая в рот семечки и бросая на Григория недвусмысленные взгляды. Распутин явно болел за Разина и подсуживал. Антуанетта, напротив, отдавала предпочтение Пугачеву. Григорий покрикивал, потягивая из горла мадеру:
– Эхма! Едрёный корень! Стёпушка! Сила наша! Надёжа! Не подведи! Наддай! Ну, куда, куда…итить…твою… ворона! – и он с досадой плевал в сторону.
– Емьель, – поплёвывая шелухой, взывала бывшая королева по-русски, но с явным немецким акцентом, – мас мус…, их бин… Ви ист растьяпа, Емьель!
– Да, пошла ты…, – коротко огрызнулась голова Пугачева, улетая в аут, – м…да безголовая.
Я подошёл сзади. Дернул Распутина за штанину. Он нехотя обернулся.
– Чего тебе, милай? Министром хочешь быть? Некогда мне.
– Какой, – спрашиваю, – счёт?
– Два-один, – отвечает, – пока, наша берёт. – Ну, кто ж так… твою… мать… финтит… етит, – это он уже Степану.
Из-за горизонта доносился бас Шаляпина: "Эх, дубинушка, ухнем! Эх-х зелёная…"
"Эх, хорошо в стране советской жить. Эх! Хорошо страной любимым быть…"– вторил ему детский хор, эхом отражаясь от кремлёвской стены.
Подле, на броневичке, стоял Ильич и кричал, идущим на штурм Спасской башни революционным солдатам и матросам: – Вегной догогой идёте, товагищи! – протягивая вперед руку в направлении своего мавзолея.
И следом голосом Хрущева:
– Я вам покажу кузькину мать!– и ударял по голове, сидящего на корточках у его ног, Джона Кеннеди, снятой с ноги, блестящей на солнце новенькой резиновой галошей, производства фабрики каучуковых изделий имени Клары Карловны Люксембург. Раздавался звук похожий на одинокие аплодисменты, переходящие в бурные овации стоящих рядом зрителей. Президент США при этом смешно раздувал щёки, показывал свою знаменитую американскую улыбку и выкрикивал: "Упс!"