Бабушка не умела ни рассказать, ни научить чему-то, но обожала вкусно накормить и побаловать внучку, чем стремительно превращала её в маленького деспота по отношению к себе же самой. Бывало, посадит дедушка внучку к себе на колени и начнет самозабвенно что-нибудь эдакое не по возрасту умное рассказывать (казалось, что он своим рассказом восторгается больше, чем ребенок), а тут бабушка заходит из кухни:

– На черта ты ребёнку голову ерундой забиваешь? Ей кушать пора! – и тут же елейным голосочком: «Пошли, манюнечка, бабушка тебе свежий супчик сварила».

Яна нуждалась в помощи родителей, поэтому некоторое время вынуждена была относиться к этому терпеливо. От мужа помощи ждать не приходилось. Из-за того, что Яна взяла отпуск за свой счет, он должен был работать больше и очень уставал. Со временем, когда малышка стала меньше болеть, появилась возможность организовать свой день так, чтобы справляться самой и с хозяйством, и с ребёнком и Яна изолировала девочку от разрывающей любви бабушки и дедушки. Они много гуляли в парке, наблюдали за птицами, деревьями или, в теплую погоду ложась на траву, рассматривали копошащихся в ней букашек. Яна не относилась к дочке, как к живой кукле, не наряжала её на прогулку в рюши и бантики, запрещая ко всему прикасаться, чтобы не испачкаться. Дане на детской площадке разрешалось всё: кататься на скрипучих качелях, съезжать с поржавевшей в некоторых местах горки, залезать на лесенки. Ей можно было пачкаться в песочнице, рвать колготки, ползая на четвереньках и висеть на перекладине вниз головой, но мама не сводила с неё глаз ни на минуту. Потом они возвращались домой, Яна купала малышку, кормила и укладывала спать. Если же погода не позволяла выходить на улицу, они творили и вытворяли. У Даны рано обнаружился талант художника, и Яна всеми способами старалась его развивать: объясняла азы композиции самых простых рисунков, варианты смешивания и сочетания цветов, способы рисования карандашами и красками. Хорошим примером было множество книг с иллюстрациями известных художников, которые Яна покупала, когда её кроха была ещё в колыбельке. Они лепили зверушек из пластилина, вырезали аппликации и очень много разговаривали. Детство дочери было, пожалуй, самым счастливым периодом в жизни Яны. Потом переезд в Израиль совпал с возрастом, который на иврите называется (противный возраст) или (что-то типа «дурнадцать») и счастье закончилось. Знакомство с Шемеш чудесным образом продолжило это счастье, ведь сейчас девочка была в том возрасте, в котором Дана была ещё близка с матерью.

Вскоре после того, как Яна начала встречаться с Димой, она довольно быстро поняла, что в его желании познакомить свою новую подругу с дочерью было и отцовское тщеславие, и самый банальный расчет. Он не просчитался: не полюбить Шемеш было невозможно. Хотя внешне она была совсем не похожа на Дану, но характером очень напоминала её: такая же хохотушка, ласковая, задающая массу вопросов и умеющая выслушивать ответ, смешно путающая слова (у Даны это было возрастное, а у Шемеш связано с тем, что она больше говорила на иврите).

Прошлый раз, когда они взяли Шемеш гулять в парке, они подошли к лотку и папа сказал дочке, чтобы она выбрала себе мороженое. Обычно девочка выбирала какой-нибудь «артик» за 3 шекеля, но в этот раз ей на глаза попалось мороженое в шоколадной глазури.

– Сколько? – спросил Дима продавщицу.

– 12 шекелей.

Диму перекосило. Выражение любящего папы тут же сошло с его лица, глаза стали злыми, губы сжались, заходили желваки. Он вынул из кармана жменю мелочи и начал выбирать монетки с ладони. К этому моменту Шемеш уже разорвала обертку и вынула какой-то сюрприз в виде картонной собачки, завернутый в прозрачный маленький пакетик.

– Папа, смотги, тут ещё и подагочек! – радостно обратилась она к отцу.

– Ещё бы, – раздраженно буркнул Дима, – за 12 шекелей можно было и больше положить. Что-то ты сегодня дорогое мороженое выбрала, доча.

У бедной девочки быстро заморгали глазки. Яна поспешно взяла её за руку и задорно воскликнула:

– Зато мороженое вкусное! Правда, Рыжик? И вообще, у нас выходной – гулять, так гулять!

– Эк! – передернул плечами Дима.

Этот странный звук, который Яна про себя называла кряканьем, он издавал обычно, когда ему нечего было сказать. У Яны всё внутри клокотало от злости, но она должна была владеть собой, чтобы поддержать девочку. Немного прогулявшись по тропинкам парка, они сели на скамейку. Шемеш села посредине, Яна продолжала держать её за руку, сев с одной стороны, а надутый Дима сел с другой, чуть поодаль от дочки. Девочка, видимо, чувствовала себя виноватой и искала, как втянуть расстроенного отца в беседу.

– Папа, а знаешь, что мне сегодня спалось?

– Не спалось, а снилось. Книг не читаешь, поэтому неправильно говоришь.

Яна снова ощутила ярость, которую Дима заметил во взгляде её темно-синих глаз.

– Ну что? Что? – раздраженно спросил он.

– Позже объясню, – сквозь зубы ответила Яна и с улыбкой обратилась к Шемеш:

– Так что тебе снилось, Рыжуля?

– Я видела войну, и я была там  и вокруг стгеляли. Мне было стгашно и жалко тех, кого убили.

Яна приобняла девочку, поцеловала в душистую макушку и сказала:

– Это просто сон, моя хорошая. Наверно, мама вечером слушала новости про войну, поэтому тебе и приснилось. Не бойся.

Ближе к обеду Шемеш надо было отводить домой. Яна подождала Диму на скамейке, пока он зашел с девочкой в квартиру. Некоторое время мужчина и женщина шли молча. Это молчание было для Яны, как зажженный бикфордов шнур, но она не могла взорваться на пустом месте. Повод тут же подал Дима, начав было жаловаться на то, что приготовила бывшая жена для девочки.

– Скажи, сколько в этом обеде твоих денег?

– Причём тут это?

– Притом, что ты палец о палец не ударил для того, чтобы у них был лучший обед!

– У меня нет денег, я потерял работу. Я Рае сказал, что буду давать деньги, когда смогу.

– Вот как! А ей надо содержать и себя, и девочку на одну зарплату, не надеясь на твои жалкие подачки! Ах, как же мы любим свою доченьку! Как нам позарез надо с ней общаться! А 12 шекелей на мороженое поперек горла встали! На сигареты не хватит?