Полина кивала головой, но иной раз так и тянуло её проверить себя на бесстрашие. Как-то, корова лягнула её, сильно по руке попало копытом. Девочке потребовалось много усилий, чтобы не заплакать. Она боялась выдать свою боль, боялась, что отец её больше не пустит на ферму. Баба Варя издалека не разобрала случившегося, только увидела, что девочка сильно трёт руку изменившись в лице.

– Полина, что скарёжилася? Кто лягнул?

– Не, баб Варь, – выпрямилась девочка. – Хвостом только зарядила.

– Ты гляди, а то убьёшься у мены тута, батька твой потом за нами по дяревне с ружьём бехать будет, – засмеялась она.

В июле съехались остальные дети. Начать прошлогоднюю дружбу оказалось не простой задачей. Полина стеснялась подойти к Оле, а та, в свою очередь, не желала первой подходить к ней. Трудность положения разрешил Стас. Когда Полина проходила мимо их двора, поверх забора, показалась растрёпанная светловолосая голова мальчика.

– Дурочка с переулочка! – крикнул он девочке. За ним последовал Олин голос:

– Стасик, ты что дурной? Чего обзываешься?

И тогда Полина первая крикнула Оле: «Привет». Детские сердца, стесненные, но любознательные, быстро забывают все преграды, выстроенные воображением. Они снова готовы дружить всей своей чистой, бескорыстной душой. Пусть они хвастаются друг перед другом, пусть надувают губки от лёгких обид, но всё это рассеивается в момент, когда есть, над чем посмеяться. И смех их заразителен. Он цепляет своей живостью, искренностью, наивностью. Стас был смешон в своей напыщенности, и девочки дружно рассмеялись, глядя на него. Дружба детей возобновилась с новой силой, ещё крепче, чем прошлым летом. Только «вредный» мальчишка всячески пытался досадить и обидеть девочку. И делал он это так ловко, что несколько раз Полина убегала готовая расплакаться. Она поджимала нижнюю губку, краснела в щёчках, втягивала носиком, но никогда, никогда при дерзком мальчишке она не позволяла себе захныкать. Терпела его оскорбления, несмотря на то что сердечко её сжималось от детской боли, причинённой невоспитанным деревенским мальчиком. Когда Полина возвращалась домой, она вспоминала нанесённые им обиды, и личико её морщилось, на лбу проскальзывала лёгкая, пульсирующая венка. Она не могла понять, почему он так её невзлюбил? В чём она провинилась перед ним? Она вспоминала каким он бывал весёлым, голосистым, смешным. При этих мыслях личико её светлело, слезы высыхали на круглых щеках, и она вновь была готова простить ему всё. Ей очень нравилось, что Стас всегда играл роль шута в их маленькой компании. Стоило только посмотреть на его лицо в моменты, когда он морщился или кривлялся, то можно было сразу покатиться со смеху. Но какой же он взбалмошный, грубый, дерзкий, ужасный, в конце концов!

Июньская погода в этом году была непредсказуема. Раннее утро начиналось солнечно. Тёплые восходящие лучи щекотали землю, раззадоривали живность. Петухи во всех дворах, наперебой, как оголтелые хлестали крыльями, надрывали глотки, соревнуясь друг с другом. На ферме мычали сонные телята, коровы поднимали с пригретого опилками пола свои тяжёлые, круглые, сопревшие животы. День, как и вчера, и позавчера, обещался быть солнечным, ясным. Но через пару часов солнце блёкло, поднимался ветер, раскачивая деревья, снимал с реки гребешками воду, задирал бабам юбки, нагонял, откуда ни возьмись, грозовые тучи. Около получаса шёл сильный дождь, успевавший налить глубокие лужи на сухой, до этого пыльной дороге. С такой же быстротой, как приходила гроза, тучи рвались в небе на лоскуты, таяли под пробивающимися лучами уже раскалённого солнца, и безоблачное небо неподвижной материей накрывало всё вокруг. К обеду высыхала дорога, испарялась с полей вся налитая дождём вода, и не оставалось ни одного следа пребывания утренней грозы. Ближе к вечеру небо опять затягивало, но уже бесшумно, и даже западная его часть не пробивалась розовыми лучами заката. Но дождь так и не приходил, хотя духота очередной грозы накрывала парником всю деревню. Ночью же небо очищалось и черным куполом терялось в пространстве спящей деревни.

В чёрном доме с широкими белыми ставнями жила Катя-ворон, как прозвали её местные за крепкий, чёрный цвет волос, который с возрастом не тускнел и не разбавлялся сединой. Было ей далеко за пятьдесят, жила она одна, мало с кем общалась и редко выходила из дома. Лишь за водой к колодцу и в некоторые дни месяца к автолавке. Местные Катю побаивались, старались с ней не ссориться и по пустякам к ней не ходить. Умела она заговаривать недуги. Из-за этого не лесная слава ходила о «вороне». Мужики шарахались от неё пуще всех. Поговаривали, что Катя своего мужа в молодые годы приворожила. По греху этому ушёл Ваня на тот свет в неположенный ему срок – в сорок лет. С тех пор она ни разу не ходила проведать его на кладбище. Ванина могилка вся заросла, холмик утоп в землю, крест покосился. Кто там лежит – никто теперь не разберёт.

У приезжих случилось несчастье: собаку Евгения Николаевича укусила гадюка. На вечерней прогулке в лесу, рыжая сука сеттер вдруг взвизгнула, оторвав нос от кустов и как ни в чём не бывало побежала дальше. Затем походка её стала слегка пьяной и добежав до дома, она забилась под крыльцо. Паша смеялся с Найды, тормоша её за хвост, которым она была повёрнута к улице.

– Да не жарко же, Найди, – сквозь смех говорил он. – Вылезай давай, хватит там прятаться, ко мне! – мальчишеская вредность и дотошность не давала ему спокойствия, и он продолжал тормошить вялое, лохматое туловище собаки. Найда жалостливо виляла хвостом, когда мальчик её звал, пытаясь изо всех сил выразить свою любовь и радость от присутствия хозяйского сына.

– Ну всё! команд ты не слушаешь, вылезать не хочешь, я тебя сейчас сам вытащу и искупаю водой из бочки, – раздражался мальчик и схватив псину за задние лапы, выволок её из-под крыльца.

– Женя, что же делать? – причитала Надежда Петровна, оглядывая распухшую морду собаки. По худому, волновавшемуся туловищу Найды, приступами пробегала волна судорог, после чего она вся сжималась, тяжело дыша, затем вытягивала морду, и не поднимаясь с травы, перебирала лапами по земле, ища себе удобное положение.

– Пап! она сейчас умрёт! – кричал Паша, весь дрожа от нервного напряжения, сидя перед псиной на коленках и как ненормальный гладя больную по горячей голове. Евгений Николаевич понуро глядел на собаку, молчал в задумчивости, скрежеща зубами, от чего на его щеках, под щетиной дёргались скулы. Потом как будто очнулся:

– Надя, принеси покрывало, я её унесу.

– Куда? – не помня себя от отчаяния вскрикнул Паша. – Куда ты её понесёшь? Убивать?

– Женя! Не смей! – перегородила дорогу Надежда Петровна.