Шрифт:
– Ты куда?
На этот раз его остановила мать, Элен.
– Мне надо идти.
– С кем ты?
– С кузеном.
– Ты видел Ирен?
Сестры больше не общались. Все из-за ипотеки на дом, в котором жила Ирен, хотя сестры унаследовали его вдвоем. Деньги, все время деньги.
– Ага.
– Ну и что? Как она?
– Не знаю. Нормально.
– То есть?
– Да нормально все, чего тебе?
– О господи, ну иди, раз ты такой вредный.
Отец не повел и бровью. Они с соседом наливали себе по очередному стакану пива. Сейчас, в сгустившихся сумерках, они были братьями, единомышленниками и подогревали свой праведный гнев, держась поближе друг к другу.
Антони воспользовался этим, чтобы улизнуть к себе в комнату, которая все же была не такая крутая, как у кузена. Отец добыл ему где-то двухэтажную кровать, всю облепленную наклейками «Панини», портретами французских и аргентинских футболистов и Криса Уоддла в форме марсельского «Олимпика». Положенная на козлы доска служила ему письменным столом. У него даже не было своего стула, что не облегчало делание уроков. К тому же в доме было всегда полно народу: то дядя, то приятели, то сосед зайдет выпить стаканчик. Он принялся рыться в шкафу в поисках какой-нибудь приличной одежки и не нашел ничего лучше, чем черные джинсы и белая рубашка-поло. Размер «L». На груди надпись: «Agrigel». Он быстро оглядел себя в зеркале в спальне у родителей. Вот не спустил бы он все свои бабки на ярмарке и в «Метро», мог бы прикупить сейчас приличных шмоток. Надо сказать, что до сих пор вопросы гардероба не слишком его беспокоили. Но с недавнего времени разговоры в школе стали принимать непривычный оборот. От каких-нибудь кроссовок «Torsion» или футболки «Waikiki» у пацанов напрочь сносило крышу. Глядя на свой жалкий видок в зеркале, он твердо решил откладывать деньги.
«YZ» стоял в гараже на своем месте, в самой глубине, за старым столом для пинг-понга. Аккуратно сложив накрывавший его чехол, Антони с удовольствием вдохнул запах бензина, пощупал протекторы. Это была модель восемьдесят второго года, красно-белый мотоцикл с цифрой «16». Отец когда-то участвовал в гонках, недолго. Под настроение он разрешал сыну покататься по кварталу. Элен это не нравилось. Все мотоциклисты рано или поздно заканчивают на носилках «Скорой помощи», тут не надо быть статистиком. Ну и пусть. У Антони мотоциклы в крови, так даже отец говорит. Переключая скорости, ложась набок на виражах, он чувствовал, что это – его. Когда-нибудь, это ясно, у него будет свой байк. Эта мысль смешивалась у него в голове с картинами морского побережья, потрясающих закатов, девушек в купальниках, с композициями «Aerosmith».
Он стал выкатывать мотоцикл, стараясь не задеть в темноте материнский «Опель». Потом осторожно открыл дверь гаража. И тут – чей-то голос, прямо в затылок.
– Значит, верно мне показалось, что я слышу какой- то шум.
Снаружи стояла мать и курила сигарету. Он видел ее в обрамлении гаражной двери на синем фоне вечернего неба – в наброшенной на плечи вязаной кофте, со скрещенными на груди руками. Она смотрела куда-то в сторону.
Антони ничего не сказал. Он держался руками за руль. Ему хотелось плакать. Он подумал о Стефани.
Мать бросила окурок на землю и затушила его кожаным сабо.
– Ты подумал, какой концерт закатит нам твой отец?
Она подошла ближе, и он почувствовал ее запах, смесь холодного табака, липового шампуня, пота, выпитого алкоголя. Антони сказал, что будет осторожным. Он умолял ее.
– Знаешь, зайчик…
Она стояла совсем рядом, чуть покачиваясь. Свет фонаря падал на ее ноги, выхватывая из полумрака линию бедер, лодыжки. Она послюнила палец, чтобы стереть что-то у Антони со щеки. Мальчик отстранился.
– Ну что?
Казалось, она где-то витает. Потом она встрепенулась.
– Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда умерла мама.
Она положила руки ему на плечи и сцепила пальцы у него на затылке.
– Знаешь, жизнь не такая уж веселая штука.
Антони молчал. Он ненавидел такие разговоры, когда мать словно оправдывалась, ища в нем союзника.
– Мама, пожалуйста…
– Что?..
После секундного колебания она поцеловала его в щеку, при этом чуть не разбив себе лицо. Она балансировала, как на ходулях, и только в самый последний момент ухватилась за стену. Это рассмешило ее, и она захохотала звонким девчоночьим смехом.
– Кажется, я немного перебрала. Да еще и поранилась.
Она поднесла к губам ободранный о цемент палец, слизнула кровь, осмотрела ранку, снова поднесла палец к губам.
– Девочка небось?
Антони не ответил. Она улыбнулась, потом развернулась и пошла обратно на террасу. Теперь она шла прямо. Высокая, стройная. В квартале про нее говорили «сучка».
Отойдя на приличное расстояние от дома, Антони нажал на кикстартер и завел мотоцикл. В темноте раздался оглушительный треск, и он помчался навстречу отозвавшейся эхом ночи. Он ехал быстро, без шлема. Ветер раздувал его большую, не по размеру рубашку-поло. Было еще тепло. Скоро он перестал думать о чем бы то ни было. Он ехал.
Кузен сел назад, и они выехали на шоссе. Антони жал на газ, выставляя на виражах ногу и ускоряясь на прямых участках. Скорость вышибала у них слезы и переполняла грудь. Они неслись по погасшей земле, с непокрытой головой, не способные на аварию, слишком стремительные, слишком молодые, еще недостаточно смертные. В какой-то момент кузен все же попросил сбавить ход.
Дремблуа был образцовой деревенькой, с церковью, несколькими фермами вдоль дороги, домиками поновее и старым особняком дантиста с кованой решеткой. Они добрались туда меньше чем за двадцать минут. Прибыв на место, они еще покрутились немного, отыскивая дом, где проходила пресловутая тусовка. Хибара была красивая, новая и вся прозрачная. Во всех комнатах горел свет. Холмистая лужайка, как поле для гольфа, в глубине поблескивал бирюзой бассейн. «YZ» с некоторой нерешительностью встал рядом с другими мотоциклами. Антони поставил ногу на землю.