Вернувшись в родное гнездо, ещё в течение двух месяцев он заливал огонь обиды вином, в моменты протрезвления часто обнаруживая себя в новых случайных компаниях. Родители с нотациями не приставали, и одному Богу известно, какого напряжения душевных сил стоило Марии Александровне её бездейственное, стороннее наблюдение такого состояния и поведения сына. Она пыталась было заговорить с ним, успокоить, посочувствовать по-матерински, но только жалость её ещё больше злила Антона, и тогда муж, Алексей Алексеевич, посоветовал ей прекратить эти попытки.

Позже, выбрав момент, он побеседовал с сыном наедине. О чём они говорили – неизвестно, но Антон, спустя несколько дней, вдруг остепенился и возглавил руководство заводом по производству цемента и железобетонных конструкций, доставшимся их семье по нечаянному наследству от брата Марии Александровны, скоропостижно скончавшегося и так и не успевшего за делами обзавестись собственной семьёй.

Впрочем, «возглавил руководство» – сказано громко, потому как Антон, скорее, это руководство символизировал, а предприятие держалось благодаря стараниям бессменного его управляющего, Поликарпа Максимовича Устюгова. Антон же, расслабленный отсутствием жёсткой армейской дисциплины, иногда всё ещё предавался широким гуляниям среди своих многочисленных знакомцев.

Отец братьев, Алексей Алексеевич Препятин, известный в Петрограде адвокат, но не управленец по натуре, и сам был рад отдать завод на поруки сыну и заниматься, наконец, своим основным делом, не отвлекаясь. Для него отставка Антона случилась по поговорке: «Нет худа без добра». До непредвиденно случившейся отставки сына он даже подумывал о продаже завода, и теперь в дела Антона не встревал, предоставил ему полную власть и самостоятельность.

Воспитывались братья в одинаковых условиях и требованиях, главным из которых была ответственность за свои поступки и слова. С раннего детства Алексей Алексеевич пресекал в сыновьях любые попытки занять позицию человека, ищущего причины своих бед и неудач в чём-то или ком-то ином, но не в себе. Таких людей Алексей Алексеевич терпеть не мог – насмотрелся за свою юридическую практику. И ведь если начинаешь по порядку, логически доказывать, что в случившейся с человеком неприятности его доля ответственности (по глупости ли, недомыслию ли, по мстительности или злобе) является львиной, то ещё и сам ему врагом станешь за то, что не пожелал быть «жилеткой для слёз». Эта черта таких людей – непробиваемая, зачастую агрессивная, твердолобость – раздражала его особенно.

Родительская любовь была сдержанной, но отказа сыновья не знали ни в чём. В их воспитании Алексей Алексеевич, несмотря на свой импульсивный характер, старательно воздерживался от криков и прочего морального подавления и того же требовал от супруги, говоря, что вся последующая жизнь мужчины зиждется на том твёрдом чувстве уважения и самоуважения, что заложено в детстве. Основой же воспитания считал личный пример и убеждение.

Внушение одинаковых жизненных ценностей не сформировало, однако, в братьях одинакового характера. Пожалуй, строптивость была их единственным сходством, и Антон уже заплатил за неё отставкой, а Владимир имел за плечами не один десяток квадратных метров паркета коридоров и залов Морского корпуса, до зеркального блеска им начищенных когда-то, и множество бессонных ночей, проведенных во внеочередных нарядах вследствие пререканий с начальниками.

– …Ну, а скажи-ка мне с глазу на глаз: страшно там?.. – спросил Антон, имея в виду службу брата.

– Нет, – помедлив, ответил Владимир и слегка покраснел.

Но он не врал, просто ему действительно ещё не доводилось испытать того животного, всепоглощающего, напрочь отключающего разум страха, когда тело и сознание как бы разделяются и существуют отдельно, и никому, даже самому человеку, неведомо, какой фортель это самое тело готово выкинуть: то ли кинуться на амбразуру, то ли позорно бежать. Пока Бог миловал Владимира от подобных испытаний. Все боевые выходы «Лихого», в которых он уже поучаствовал, главной своей целью имели скрытную постановку мин и дозоры. Эти задачи тоже бывали очень опасны, но Владимиру не с чем было их сравнивать, и втайне он хотел оказаться в настоящем морском сражении, чтобы познать, что оно есть на самом деле, а главное, – испытать себя.

Антон истолковал ответа брата по-своему, но промолчал – франтоватые тонкие, чёрные усы его слегка шевельнулись уголками, пряча улыбку. Он допил воду, гулко поставил на стол стакан, взглянул на Владимира.

– Идём, что ли?

– Идём, – Владимир надел фуражку, встал.

Антон положил под стакан банкноту, тоже встал.

Квартира Препятиных находилась на Гороховой улице, и Антон предложил:

– Дойдём до Екатерининского канала, а потом – вдоль него? У воды прохладнее будет.

Владимир согласился, он даже мысленно ощутил эту прохладу на лице, но через минуту уже совсем не обращал внимания на жару: почти каждая встречная барышня одаривала симпатичного офицера или улыбкой, или продолжительным взглядом.

– Хэх! – усмехнулся Антон, перехватив взгляд одной из них и, сбоку глянув на брата, слегка подтолкнул его плечом. Владимир улыбнулся в ответ.

Уже давно было совсем безветренно, а теперь и звуки стали слышаться глуше, будто из-под одеяла. Заметно темнело: солнце затолкала толпа прилеплявшихся друг к другу, разрозненных дымных облачков, всё алчнее поглощавших небесную синь, последние её остатки.

– Сейчас точно польёт… – Антон недовольно поморщился, снова взглянув на небо, и ускорил шаг. – Идём скорее, не хочу мокнуть.

Они шли уже вдоль набережной канала, когда первые тяжёлые, крупные, тёплые капли начали редко срываться с неба, звучно шлёпаясь на асфальт, превращаясь в грязные, пыльные шарики или бесформенные мокрые пятнышки. Падение их становилось чаще с каждой секундой и скоро, после тяжёлого, протяжного раската грома, – точно это был разрешающий сигнал к действию, – дождь хлынул яростным, шумным потоком.