Мысленно покрутив прямоугольник и не придя ни к какому решению, она попыталась выбросить его из головы. Она расслабилась и полностью освободила свой мозг ото всяких мыслей. Яна не заставляла себя не думать о странном видении, просто сидела, позволяя мыслям скользить с одного предмета на другой, ни на чем не задерживаясь.

Вскоре она уже не ощущала тела, а просто парила в темной тишине пространства, наслаждаясь тишиной и покоем. Внезапно перед ее внутренним взором снова возник прямоугольник. Он был такого же размера как и первый, но изображение на нем было другое.

Яна Борисовна дала возможность изображению проявиться более четко, ожидая, что же будет дальше. Какое-то время рисунок на прямоугольнике был довольно четким. Яна видела белую женскую руку, локоть, запястье, часть кисти. Последняя была мягко очерчена, напоминала руку ребенка или ангела. Если бы не тонкий, нитеобразный пульс, ее можно было бы принять за руку мраморной статуи. На руке мерцал браслет.

«Разве ангелы носят браслеты?» – мелькнуло у Яны в голове. Яна ощущала, с какой томной негой эта загадочная рука покоится на складках материи, белой, порхающей, пузырящейся, похожей на взбитые сливки. Потом изображение стало затягиваться туманом. Яне почему-то показалось, что она слышит плеск воды. Затем снова возник первый прямоугольник и соединился со вторым. Изображения на том и другом прямоугольнике удивительно точным образом совпали между собой.

Раньше такого она никогда не видела. Милославская полностью отдавала себе отчет в том, кто она такая и где находится, но усилие, которое она предприняла, чтобы увидеть продолжение картинки, все испортило. Оба прямоугольника как бы покрылись паром, и видение пропало.

«Ничего, – мысленно успокоила себя Милославская, – нужно просто снова расслабиться». Но сделать этого ей не удалось. Вечером она не отключила телефон, как обычно делала, чтобы никто не мог побеспокоить ее сон, и вот теперь аппарат решил напомнить о себе, разорвав ночную тишину настойчивой трелью.

Яна встала, собираясь выдернуть телефонный штепсель из гнезда, но, подумав, что все равно теперь быстро она не настроится, сняла трубку и, снова плюхнувшись в кресло, нажала кнопку соединения.

* * *

Приняв ванну, как она и планировала, Вероника выпила коньяку и позвонила мужу на работу. Услышав ехидно-услужливый голос «фотомодели», нажала на рычаг. Нет, она не будет разговаривать с этой дрянью. Слово «дрянь», которым Вероника часто пользовалась, чтобы наградить им особ женского пола, непроизвольно слетело с ее языка и торкнулось в тяжелые, затканные золотом шторы. Она приподнялась на взбитых подушках и заглянула в большое овальное зеркало на трюмо.

Вдруг в зеркале возникло еще одно лицо, знакомое и лукаво улыбающееся. Вероника потерла глаза. Лицо медленно расплылось, превратившись в россыпь золотистых точек. Наваждение, – вздохнула Вероника. Она снова плюхнулась на кровать и, закрыв глаза, стала представлять, как бы это было заманчиво и волнующе, если бы это лицо неожиданно возникло на подушке рядом с ней.

«Надо было смелее действовать», – прикусила она губу, вызывая сладостное видение. Этот парень-водитель почему-то не давал ей покоя. Может, мысль о нем спасала ее от страха перед мужем, возводила вокруг нее стены прекрасной иллюзии, нейтрализуя страшную реальность? Часы на стене показывали половину восьмого. Прошел час с тех пор, как она позвонила Жоре на работу. Странно, эта девица была на месте.

Вероника встала с постели, набросила шелковый пеньюар. Почувствовала странное возбуждение, ей казалось, что сама ткань, легкая и скользящая, ласкает ее, готовя к более бурным ласкам. Она лениво потянулась, вдыхая аромат желания и пошла в гостиную. Там ее ждала початая бутылка «Карафа».

Выпив граммов сто пятьдесят, она снова взглянула на часы, теперь уже на те, что стояли на каминной полочке. Девятый час. В голове стоял туман, колени подгибались, стены начали медленно и плавно кружиться. Вероника добралась до дивана, зевнула и растянулась на его мягких подушках. И тут перед ее внутренним взором опять предстал мечущий громы и молнии супруг. «А может, он сам изменяет мне?» – мелькнуло у нее в мозгу. От этой мысли ей стало не по себе. Она долго ворочалась, прежде чем погрузилась в сон, больше напоминавший кошмар.

* * *

Она стояла в залитой тусклым светом комнате, держа в руке что-то тяжелое и холодное. Стены медленно вращались, плавясь в каком-то влажном тумане. В затылке что-то горячо полыхало, в сердце кроваво рдел ужас. Вероника тупо смотрела на распростертые перед нею тела. Васильковая простынь с огромными белыми кувшинками казалась почти черной. А сами эти кувшинки куда-то загадочно уплывали, отрывая свои изумрудные стебли, проросшие, как чудилось Веронике, сквозь пол в землю. Каждый толчок стебля отзывался болью у Вероники в груди, словно был рвущейся артерией. Покачиваясь, она опустилась на что-то мягкое, льнущее к ее истомленному телу. И то, что она держала в руке, то, что так холодило ее кожу и завораживало взгляд, тихо и покорно скользнуло в пушистый ворс.

Слезы, стоявшие в глазах у Вероники, мешали ей рассмотреть узор ковра и выражения лиц у спящих. И даже не слезы были тому виной, а то, что она боялась поднять глаза. Сон, объявший покачивающихся на кувшинках мужчину и женщину, сковал и ее. Она плыла с ними в васильковую бездну тоски, в васильковую пустоту, омываемую лишь шелестящей бахромой ускользающих в небытие кувшинок. Она покачивалась, неторопливо и меланхолично, в такт лучам лампы, бросавшей на это мерное отплытие рассеянный свет. Превращаясь в тусклую золотую влагу, он просачивался под веки и уходил вглубь ее распавшегося мозга, туда, где, как змеи шевелились гигантские стебли кувшинок.