Шрифт:
– Нет, я тут должен кое-какие дела…
– Тогда поездом вместе до Бологого! Вперед!
Она подбежала к кассе, вернулась с билетом, сунула его в карман и схватила «жениха» за руку. Протиснувшись в темный вагон, они остановились у окна. И на целых четыре часа замерли, чередуя объятия, шепоты, поцелуи.
В Бологом он едва успел соскочить с поезда. В кромешной тьме долго дожидался обратного поезда и вернулся в Калинин серым, липким, туманным утром.
Идти в избушку на курьих ножках не хотелось – повернул к реке. Светлая, гладкая по-утреннему Волга тихо несла свои воды. Сидели рыбаки. Поглядев на них, Виктор зашагал вдоль берега. Под ногами хрустели кленовые листья.
В голове еще кипело, и он забрел в кинотеатр. На утреннем сеансе – ни души. Долго и бессмысленно смотрел на экран, не понимая, о чем речь.
И только в полдень появился возле домика с желтыми ставнями.
Не знал Виктор, что без него кончилась сказка про Кощея Бессмертного, вернее, смертного, и начался, как теперь говорят, триллер.
…Страшные дела развернулись. Трофимовна застала муженька с полюбовницей! И задумали они с дочкой-Некрасавицей его погубить. Сделали настой из ядовитых грибов и напоили старика. Выбежал он во двор, закачался, зашатался да и пал посреди двора. А злодейки сами вызвали милицию и заявили: мол, дома их не было, вернулись – хозяин во дворе лежит неживой! Не иначе как или цыганка, или квартирант сделали то черное дело.
Виктор явился, ни о чем не ведая. Вошел и посреди двора увидел неподвижное тело Кощея. Белые ноги. Милиционер его уже поджидал.
– Где вы были этой ночью? Когда ушли?
– Да я еще вечером ушел, говорили мы с ним, живой был… – отвечал он, не спуская глаз с неподвижного тела. Одно веко Волкова так и осталось открытым. – Как же так? Кто это мог?
– Пойдемте, – милиционер показал на подъезжавшую милицейскую машину.
– Да я-то тут при чем? У меня алиби, я в поезде был.
– Алиби? Может, и билет имеется на поезд?
Виктор стал лихорадочно шарить в карманах. Нет! Вспомнил, что билет остался у Оксаны.
Брови сошлись у переносицы, глаза потухли, он понял: не зря боялся и ненавидел Волков этих баб. Трофимовна и дочь ее стояли с сокрушенными лицами, но без слез. Засадят, непременно засадят они его в каталажку. Эх! Не зря вчера преследовали его страхи…
– Пойдемте, гражданин Райнер, там разберемся, есть у вас алиби или нет.
– Я еще в кино ходил! – уцепился он за спасительную мысль.
– С кем ходили?
– Один.
– Билет имеется?
Опять пошарил в карманах, но билета не нашел.
И тут что было силы ударил себя кулаком по лбу, да не один раз, словно пытался выбить оттуда что-то. Милиционер и Трофимовна давно имели на него зуб, да и Некрасавица тоже… Убийство, месть! Неужели впереди черная решетка и лоскут блеклого неба?
Сопротивление было бессмысленно, у Виктора перехватило дыхание – и он полез в милицейскую машину.
«И случайно искра пробежала…»
Снова у Саши сборы. Снова была разлука, и долгая. Как сказывали старые люди, разлуки бывают плодотворными. А еще сказывали, что можно жить в одной Москве, но почти не видеться, если увлечен чем-то, занят с утра до ночи. Оба учились, оба читали запоем («запойные» были времена – все хотели знать обо всем). Читали уже Хемингуэя, Ремарка, бывали в консерватории, на выставках и – на галерках Большого театра: опера, опера, опера!
Славное наступило время. Сталина – этого блистающего «дамоклова меча» – не стало, и оказалось, что можно жить и без него. Конечно, там, в Кремле, за стеной шли битвы, кто займет трон. Но людям, особенно молодым, до этого было мало дела, у них шла своя жизнь. Оживились коммунальные квартиры – на кухнях играли в лото, в карты, в коридорах танцевали танго «Брызги шампанского», фокстрот «Рио-Рита».
А еще спорт, вернее, физкультура и игры во дворах…
Девушки из РИО осенью работали в колхозе. И, кажется, больше всех старалась Галка, технический редактор и бригадир на картошке. Вернувшись в академию, в свой отдел, Галка дольше всех засиживалась на работе, словно кого-то поджидала. Кого? Конечно, Милана, а он как уехал на похороны Готвальда, так его и не было.
И вдруг… Что за крик?
– Галу-у-ушка, здра-авствуй! – и грозный рык: – Такайя моя встрэча, да?
Один прыжок, и Милан обхватил ее, стиснул в объятиях, заглянул в лицо.
– Что так, милушка? Зачем слезы?
Но мокрые ее глаза мгновенно высохли, жалкое выражение сменилось ликующим, один жест – и волосы взлетели каштановой волной, а полные губы расплылись в счастливейшей из улыбок. Звенит серебристый смех, она колотит его кулачками, приговаривая:
– Ой какой противный, какой ужасный! Ни слова, ни письма… Сейчас оторву ушки!
– Не можно, милушка моя, не можно никак, – говорил он, ласково обнимая ее.
Через несколько минут они шагали по площади Маяковского.