— Как ты здесь оказалась? — К Элизе наконец вернулся дар речи.

— Знаешь, я решила, что все же мне лучше отправиться с тобой в церковь. У меня куча грехов, которые нужно замолить.

— Настырный характер и дерзкий язык — два из них, — тихо произнес Доминик, повернувшись к длинному столу, на котором лежали рулоны тканей всех сортов и расцветок. — Мадемуазель Латур, могу я предложить вам кремовый атлас? Он так гармонирует с цветом ваших волос'…

— Какой вы искусный льстец, месье Делакруа, — вставила Женевьева. — Не менее опытный, чем закройщик, в том, что касается дамской одежды, честное слово.

Тишина стала вдруг зловещей, даже птицы замолчали и стих ветерок. Женевьева снова почувствовала, как волосы у нее на голове зашевелились, и мысленно обрушила проклятия на голову Элизы за то, что та не понимает, сколь опасен Доминик Делакруа. «А теперь и я сама повинна в еще большей глупости, — подумала Женевьева, — не проявив должной осторожности. Нынешняя моя провокация была следствием невыдержанности. Мне нужно было тихо и мирно стоять в уголке двора, обеспечивая Элизе падежный присмотр, ведь это и было, в сущности, моей единственной целью». Или была и другая, до конца не ясная еще ей самой, в которой Женевьева не желала себе признаться? Неужели по какой-то необъяснимой причине она невольно хотела отвлечь внимание капера от Элизы и завладеть им сама? Ну что ж, если так, то в этом младшая сестра полностью преуспела.

Доминик застыл, словно разъяренный бык, — как в кабинете Виктора Латура сегодня утром — ив его взгляде Женевьева почти физически ощущала гнев, от которого мурашки побежали у нее по спине и во рту пересохло. Невероятным усилием, почти лишившим ее остатков воли, девушка заставила себя выдержать этот холодный тяжелый взгляд. Делакруа заговорил спокойно и тихо, но в наступившей тишине казалось, что он почти кричит:

— Мадемуазель Латур, я пришлю кого-нибудь, чтобы помочь вам выбрать ткань. Вы окажете мне большую честь, если не будете ограничивать себя в выборе, поскольку любое ваше решение, касающееся сегодняшнего дня, будет для меня подарком. Но если вы позволите мне на минутку отлучиться, то я хотел бы показать кое-что и вашей сестре там, на складе. — Его пальцы сомкнулись на запястье Женевьевы.

Она рванулась, бросив на сестру взгляд, полный отчаяния. Но побледневшей Элизе до страхов сестры не было никакого дела.

— Пошли, — сказал Доминик и потянул Женевьеву за собой. — Вам будет очень интересно посмотреть на то, что я вам покажу. — Повысив голос, он позвал:

— Маркус! Выйди и помоги даме.

Дородный мужчина с золотой серьгой в ухе, совершенно неуместно смотревшийся вне привычной для него среды обитания, то есть корабельной палубы, немедленно вышел из дома, а Доминик направился к небольшому строению в глубине дворика. Женевьева старалась шагать шире и поспевать за ним, но так, чтобы не было видно, будто делает она это не по своей воле, хотя пальцы, сомкнутые на ее запястье, не оставляли никаких сомнений: выбора у девушки нет.

— Я не собираюсь ничего покупать, — задыхаясь, вымолвила девушка, когда он распахнул дверь, ведущую в мрачную глубину склада. — У вас тут нет ничего, что может меня заинтересовать, и в отличие от сестры у меня нет необходимых средств.

— А что вы называете «необходимыми средствами»? — поинтересовался он, ногой закрывая за собой дверь; в темноте оба заговорили шепотом. — Умоляю, поведайте мне, мадемуазель. Я заинтригован. Мне хотелось бы знать, что покупает ваша сестра — помимо здешних товаров.

Под таким напором Женевьева растерялась. Доминик стоял вплотную к ней во мраке, который лишь слегка рассеивала полоска солнечного света, проникающего через окно, прорубленное почти под потолком, и говорил отрывисто и насмешливо. Трудно было представить себе положение хуже и опаснее того, в каком она оказалась. С внезапной решимостью Женевьева демонстративно сняла перчатки.

— Каковы бы ни были мои побуждения, деньги здесь ни при чем. Моя сестра покупает приключение, которое считает невинным и временным, а также тешит свое тщеславие. — Девушка вызывающе посмотрела на него своими золотистыми глазами: попробуйте, мол, опровергнуть это.

Доминик медленно кивнул:

— Вам не откажешь в храбрости, несмотря на то, что вы безрассудная, надоедливая, дерзкая мадемуазель, которой нужна твердая рука.

Женевьева презрительно фыркнула, но ее презрение казалось смешным — не более чем выходка капризного ребенка.

— Возможно, у вас как раз и есть «необходимые средства», — вдруг сказал он, большим и указательным пальцем взяв за подбородок и приподняв ее голову. — Ну что, посмотрим, есть ли они у вас, моя дорогая Женевьева?

Она снизу вверх смотрела в яркую бирюзу его глаз, излучавших что-то загадочное, необъяснимое, однако заставлявшее вибрировать все ее нервные окончания. Во взгляде капера не было тепла, только любопытство и сознание собственной власти над ней. Чувство отчаянной неприязни охватило Женевьеву. Делакруа обнял ее за талию, и она оказалась тесно прижатой к нему так, что при каждом вздохе ощущала его грудь своею. Девушка поборола желание оттолкнуть его, поскольку понимала, что этим лишь уронит свое достоинство, между тем как сил у Доминика ничуть не отнимет. Бирюзовые глаза издевались над ней и, казалось, видели ее насквозь, он точно знал, о чем Женевьева думает, и понимал, что легко сломит ее сопротивление.