Беседа требовала поворота: Настенька чересчур уж проницательно улыбалась, - понимаю, мол, что Меркурий Авдеевич будет прибедняться, чтобы ничего не обещать в придачу к своей красавице, а Дарья Антоновна дорожиться, чтобы чувствовали, что ее сокол реет над золотыми горами.

– Да, - сказал Меркурий Авдеевич, поерзав на стуле, - мужичкам убавили прыти, они и раскусили, что трудолюбием достанешь больше, чем поджогами имений. Народ требует руки предержащей.

– Деревню приструнить легче, чем город, - заметила Дарья Антоновна, мужичок куда пугливее городских.

– Справедливо, - согласился Мешков, настораживаясь.

– В городе куда ни шагни - лихой завистник, - сказала Шубникова.

– Широкая нива для зависти, - признал Мешков без особой охоты.

– Столько всякой неприязни кругом. Живешь, живешь с человеком, сочувствие ему изъявляешь, из беды его выручишь, а потом...
– Дарья Антоновна вдруг приклонилась к Мешкову: - Потом - на тебе: своею щедротной дланью пригрел, можно сказать, ядовитое гнездо.

– В каком отношении, то есть, ядовитое?
– недоверчиво спросил Мешков.

– Да взять хоша бы вашу неприятность. Я уж вас так пожалела, Меркурий Авдеевич, прямо ночь напролет уснуть не могла. Надо же, думаю, случиться: богобоязненный, уважаемый человек, дочка в доме на выданье, - какой, думаю, страх!

– Вы, собственно, имеете в виду...
– начал Мешков, намереваясь строго отклонить всякую неясность, но с нарастающим беспокойством.

– Да я про вашего подпольщика-то, - совсем простодушно заявила Шубникова.

Она с горечью развела руки открытыми ладонями к Мешкову и, наклонив набок голову, замерла наподобие модели, позирующей растроганное сочувствие. Настенька вся так и собралась в комочек от нетерпения, и лицо ее решительно готово было принять любую мину, в зависимости от того, что доведется услышать. Лиза с матерью и Виктор Семенович глядели на Мешкова боязливо и пристально.

Он помрачнел от прилившей к голове крови и несколько секунд не двигался и не мигал. Потом большим пальцем подобрал с губ усы и раздвинул бороду, отчего вид его стал вразумительнее и несколько праздничнее.

– Моего подпольщика?
– проговорил он, снизив голос.
– У меня никаких подпольщиков не бывало, да и не могло быть.

– Ну, которого изловили в вашем доме, - еще шире развела руки Дарья Антоновна.

– Мой дом господь миловал от людей, которых надо бы изловлять. Бог с вами!

– Да ну, на участке, что ли, у вас, - ведь весь город говорит про это.

– Мало ли носят по городу сплетен? В соседнем флигеле взяли как-то жену одного смутьяна. Так, что же, я за нее ответчик?

– Да кто же вас хочет, Меркурий Авдеевич, ответчиком сделать? Я говорю только, какая вам неприятность.

– А почему же неприятность, если меня это не касается?
– уже отыскав опору, начинал забирать повыше осанившийся Мешков.

– Уже по одному тому неприятность, что говорят.

– Да вам-то, как доброй знакомой моей, а ныне - и всей моей незапятнанной семьи, вам-то, Дарья Антоновна, не вторить следовало бы тому, что говорят, а пресечь разносящих сплетню.

– Что вы, в самом деле, Меркурий Авдеевич, - сказала неожиданно приказательно Шубникова, резко поправляя складки шумящего платья, - разве кому я позволю намекнуть на вас каким-нибудь словом сомнительным или подозрением, что вы? Я только думаю, какие у вас заботы были, когда взяли эту самую смутьяншу.

– Какие же заботы, если моя совесть чиста и перед богом и перед людьми?

– Кабы вы - один, а то ведь у вас дочь. Материнское-то сердце Валерии Ивановны так и взныло поди от боли, что, может, Лизонька соприкасалась с опасными людьми?

– Ах, лучше и не вспоминать!
– от чистого сердца воскликнула Валерия Ивановна.

– Зачем моей дочери касаться опасных людей?
– устрашающе взвел брови Мешков.

– Сами ведь изволили сказать, Меркурий Авдеевич, что бунтовщицу взяли у вас со двора?
– опять невинно и простовато вопросила Шубникова.

– Хоть бы и со двора, - рассерженно ответил Мешков, - да дочь-то моя не на дворе живет, слава богу, а в доме, и притом - с отцом и матерью, Дарья Антоновна.

– Разрешите, я скажу, как было, - в испуге заговорил Виктор Семенович, желая сразу привести всех к соглашению и накопив к тому достаточно решимости своим молчанием, которым терзался.
– Тетушка очень возмутилась, когда узнала, что у вас во дворе обнаружили подполье. То есть как раз в том смысле, как вы, Меркурий Авдеевич, выразились, - она сразу пожелала пресечь. И говорит: замолчи... если, говорит, не знаешь, то и нечего болтать языком... То есть, потому что я ей об этом рассказывал. А я и правда слышал только пересуды. У нас просто так приказчики болтали и болтали, что вот, мол, у Мешковых скрывался один революционер, который будто имел громкое дело... ну, как это теперь называют, заслуги в девятьсот пятом году. То есть это не мои слова: какие могут быть заслуги, если это бунтовщик? Ну, и его схватили. И все. При чем здесь может быть Лиза? (Он повернулся к ней всем корпусом.) Если бы могли вас в чем, извините, подозревать, так это разве какое-нибудь общение... ну, будто вы замешаны с молодежью. Но тогда и всякого... и меня самого можно заподозрить (он сделал движение, которым, вероятно, хотел показать, что - если понадобится благородно возьмет на себя какую угодно вину, чтобы только снять ее с Лизы).