Пастухов схватил Тихона за плечо, потряс и потянул вверх.

– Да ты, братец, просто провокатор, - сказал он.
– Вставай и убирайся вон, пока я не позвал городового!

– Не прикасаться к личности!
– крикнул Парабукин, вскакивая на ноги и вызывающе надвигаясь на Пастухова.

Цветухин тотчас стал между ними. Тихон вздумал отстранить его, но он неожиданно перехватил обе руки Парабукина в запястьях и стал сжимать свои пальцы с медленно нарастающей силой. Лицо его острее очертилось, утратив подвижность, он глядел на Тихона в упор. Попробовав вырваться, Парабукин шагнул назад, но Цветухин не выпустил его, а сделал более широкий шаг, приблизился к нему, разводя его руки, почти касаясь всем корпусом его тела и продолжая вдавливать пальцы в запястье.

– Пусти. Пусти свои когти! Эх!
– застонал Тихон.
– Койка высосала парабукинскую силу!

Он отступал и отступал все безвольнее, и наконец Цветухин броском толкнул его в дверь.

Пастухов наблюдал внезапную сцену недвижимо, со своей алчной, но уравновешенной пристальностью. Он видел, как, заперев дверь, его друг потер и отряхнул ладони, как поднял голову, словно чем-то привлеченный к карнизу потолка. Вероятно, он пережил момент, который давно знал по своим вещим фантазиям и, может быть, снам: вот он встретил злодея, занесшего над ним руку, и он схватил эту руку, сжал ее, поставил злодея на колени и пошел прочь, свободный, величавый. Он мог поднять голову еще выше, потому что устранил злодея не только со своей дороги, но с дороги друга, смотревшего благодарно и любовно... нет!
– смотревшего высокомерно, брезгливо, насмешливо - да, да, насмешливо!

Пастухов смеялся едва слышно, потом громче, раскатистее, пока смех не превратился в хохот и хохот резко не оборвался. Минута прошла в тишине.

– Ты позер, Цветухин, - проговорил Пастухов.

– Не знаю. Допускаю. Но ты не мог выгнать это чудовище, а я выгнал.

Будто не слыша ответа, Пастухов сказал:

– Разве я не говорил тебе, что этот твой кумир, с которым ты носишься, схватит нас за глотку? Мы расплачиваемся за твою позу, за твое оригинальничанье. Дьявол тебя понес в распроклятую ночлежку!

– Я не насиловал тебя, Александр.

– Надо бы! Но из-за тебя все началось. Из-за тебя я сижу в этой дыре и не могу двинутся. Из-за тебя, может, пойду этапом в места отдаленные.

– Послушай, Александр, это уже обидно. Это оскорбительно!

– А черт с тобой, оскорбляйся!
– бросил Пастухов, с злобой ломая незажигавшуюся спичку.

– Я ухожу, Александр, - сказал Цветухин как будто осипшим голосом.

– Пожалуйста.

– И не вернусь.

– Буду очень рад. По крайней мере, ко мне забудет дорогу голытьба и все прочие твои фавориты.

Пастухов сел в кресло, лицом к окну, заложив ногу на ногу, и не поворачивался, пока Цветухин, с усилием сдерживая шаги, отыскивал свою накидку, шляпу и удалялся за дверь. Потом он швырнул в угол коробок спичек, вскочил и забегал, завертелся по комнате, что-то восклицая, бурча, отплевываясь, вдруг потеряв без следа обычную картинную внешность.

Цветухин, выйдя на улицу, увидел Парабукина, который лежал на тротуаре, спиной к забору, в той удобной расслабленной позе, в какой можно лежать на кушетке, - скрестив ноги, подперев голову рукой и задумчиво глядя перед собою. Кажется, он плакал. В вечернем свете отекшие коричневые щеки его влажно поблескивали. Может быть, он горевал, что ему уже не удастся переиначить свою жизнь, что в его многосносной груди сердце обретается там, где у всех смертных - с левой стороны, - и он не представляет для холодного и усталого мира ничего любопытного. Как знать? Издалека его гривастое, смутное и увлажненное лицо казалось даже красивым.

Цветухин недолго посмотрел на него, слегка взмахнул накидкой и перешел на другую сторону улицы.

27

Наконец Вере Никандровне назначили, когда прийти за ответом на прошение. Лиза решила непременно ее сопровождать.

В приемной камеры прокурора палаты шел летний ремонт, вход был открыт двором, публике для ожидания отвели коридор с деревянными необитыми диванами. К началу занятий никаких посетителей не было. Прошли, насвистывая, маляры с ведерками, явился служитель и поворчал им в спину, озирая затоптанный пол.

Вера Никандровна намеревалась войти в канцелярию, но встретила Ознобишина. Он узнал ее как завсегдатая приемной, сказал, что доложит товарищу прокурора, и просил посидеть.

– Вы вместе?
– обратился он к Лизе, вдруг задерживаясь.

– Да, со мной, - ответила Извекова.

– По тому же делу?

– Нет, просто нам по пути, и мы зашли.

– Извините, кажется, вы Мешкова? Я видел вас в гимназии на выпускном акте.

– Да, - сказала Лиза.

"Вот я тебя сейчас разоблачу!" - говорил отчетливый взгляд Ознобишина. "Правда, ты ни в чем не повинна и заслуживаешь сострадания", - отзывались взгляду участливые складки вокруг рта. "Но как упоительно сознавать, что уже давно отыскано все то, что ты старалась спрятать", - возражала вкрадчивая усмешка. "Тебе некуда деваться, ты попалась, однако не пугайся, я тебя не трону", - обнадеживал и добродушно утешал благожелательный облик кандидата.

– Вы хотите о чем-нибудь спросить?
– выговорила Лиза, теряясь от этой молчаливой игры незнакомого лица.

– Я только хотел узнать, не по тому ли вы делу, что и госпожа Извекова, - слукавил Ознобишин и, потирая свои немужские ручки, удалился в канцелярию.

– Какой странный человек, - сказала Лиза.
– Ему, наверно, все известно о Кирилле, правда? Почему вы не спросили?

– Я как-то раз обратилась к нему, он сказал: отвечать на вопросы по делам относится к компетенции господина товарища прокурора. Ах, Лиза, вздохнула Извекова, мягко прижимаясь к ней плечом, как будто ища опоры. Для меня - это вся жизнь. А для них - только дело. Одно из сотни дел.