Вера Никандровна еще не обжила новоселья, - не приноровилась ходить с ведрами к водоразборной будке, запирать на замочки двери, на болты оконные ставни, топить капризно дымившую крошечную голландку, - когда, нежданно, поздней ночью к ней постучали с улицы.

С тех пор как взяли Кирилла, она постоянно ждала какого-то внезапного, страшного или радостного прихода, который должен был бы положить конец изнурительной тоске и принести полную перемену в судьбе. Иногда ей казалось безразличным, будет ли это поворот к еще худшему несчастью, чем то, которое она несла, или - к облегчению и покою. Но ожидание было режущим, воспаленным, оно подрывало силы, и терпеть его становилось все труднее.

Стук в окно ночью, в маленьком, все еще чужом, затерянном на пустыре флигельке, испугал Веру Никандровну. Она укуталась в шаль, но не вышла и не зажгла света, а, подойдя к стене, стала дожидаться повторения стука. Было ветрено, и в пазах домика распевали тонкие флейты. Паровик, взвизгнув, толкнул поезд пустых гулких вагонов. Состав был длинный, и куда-то далеко-далеко помчалось, затихая, тревожное: держи-держи-держи-держи! Потом стук в окно повторился. Он был упрямее, но в ударах его заключалось что-то не вполне уверенное, деликатное. Вера Никандровна решилась выйти в сени. Там было шумнее - флейты перебирали свои лады смело и бойко. Вера Никандровна притаилась и ждала. Тогда отчетливо раздались три шага: кто-то перешел от окна к двери, и тут же дверь заныла под ударами кулака.

– Кто это?
– поперхнувшись, спросила она.

– Извекова, учительница, здесь проживает?
– расслышала она негромкий мужской голос.

– А кто это?
– повторила она, все еще чувствуя стеснение в горле.

– Да вы не сомневайтесь, не обижу, - отозвался голос с таким радушным спокойствием, что у нее отлегло от сердца, и она немного овладела собой.

– А что вам надо?

– Писулечку передать насчет одного дельца.

– Вы скажите - от кого писулечка и что за дельце.

– Это нам неизвестно, - ответил голос тише и, помешкав, добавил вопросительно: - Но коли вы самая Извекова, то, может, дельце касается до сынка вашего?

У нее вырвалось громко:

– Сейчас я зажгу лампу.

Но вместо того чтобы идти в комнату за лампой, она со всей силой обеих рук ударила снизу по крючку и отворила дверь.

Едва заметно отделяясь от кромешного мрака, в сени ступил человек, показавшийся ей необыкновенной вышины. Принагнув голову, он сделал шаг, оглядываясь и будто примеривая себя к тесноте.

– Где письмо? Давайте!
– потребовала Вера Никандровна шепотом, точно перепугавшись шума, который наделала крючком, и уж забыв свой только что пережитый испуг перед пришельцем.

– Огонек вздуть придется, - сказал он, - сумка-то у меня глубока, не нащупаю.

– Да вы не обманываете?

– Теперь чего обманывать: двери-то настежь.

Он говорил с насмешкой, но так ласково, что она, не видя ни его лица, ни глаз, ни того - держал ли он что-нибудь или руки его были пусты, - по одной речи его поняла, что это - старик, и доверилась ему. Очень долго она искала ощупью спички - на шестке, в печурках, в ящике кухонного стола. Тогда, терпеливо подождав, гость похлопал себя по бокам, шаря коробок, и, найдя, спросил:

– Где у вас будет лампочка-то?

В разгорающемся свете Вера Никандровна увидела худое, неплотно обтянутое морщинистой кожей лицо с белой бородкой клинышком и прищуренными глазами. Подпоясанная ремешком суконная куртка, облачавшая старика, поблескивала въевшимися в материю черными пятнами машинного масла и, видно, была жестка, как лубок. Он снял такой же масленый картузик, положив его на табуретку, и прислонился к косяку, доставая седой головой притолоку.

– Значит, вы самая Извекова и будете?

– А как вы думаете? Пустила бы я вас, если бы была еще кем?

– Я к тому - может, с вами кто проживает?

– Нет, я одна!

– Так. Значит, Вера Никандровна?

– Да уж не шутите ли вы?..

– Дело ночное. Шутить не с руки. Для убежденности спрашиваю.

– Ну, да, да! Я - та самая Вера Никандровна, мать Кирилла, - если вы ищете мать Кирилла Извекова. От него у вас письмо, да? Ну, давайте же, давайте, - почти приказывала она, протягивая руки и приступая к старику.

Шаль сползла с нее одним концом до пола, открыв ночную, в прошивках кофточку, на которой лежала кое-как заплетенная темная косица.

Старик понимающе вздернул и опустил брови, переложил картузик с табуретки на стол, присел и сказал с дедовской хитрецой:

– От кого писуля - сами почитаете. Мы ее, раз-два, достанем из сумочки.

Держась за края табуретки, он вытянул одну ногу, подпер задник пыльного сапога подошвой другой ноги, спихнул головку, взял ее, нагнувшись, в руки и медленно стянул с ноги голенище. Потом он вытащил из сапога стельку и слегка отряхнул ее, качая головой, видимо недовольный ее поношенным видом. Потом опять сунул руку в сапог и начал что-то выковыривать из носка.