С каждым ударом крыльев мотыльки становились темнее, а татуировки начали бледнеть.

Алекс быстро, неровно задышала. Ее зрачки расширились от страха, но, пока мотыльки темнели и чернила исчезали с ее кожи, ее лицо менялось, открывалось. Она распахнула рот.

Алекс видела мертвецов, подумал Дарлингтон. Видела ужасы. Но никогда не видела магии.

Вот почему он это сделал – не из чувства вины или гордости, а потому, что настал момент, которого он ждал: шанс показать кому-то чудо, понаблюдать, как они осознают, что им не лгали, что обещанный им в детстве мир не сказка, от веры в которую нужно отказаться, что в лесу, под лестницей и среди звезд действительно что-то скрывается, что все исполнено тайны.

Мотыльки хлопали крыльями снова и снова, пока не стали угольно-черными. Один за другим они с тихим стуком падали с ее рук на пол. Теперь руки Алекс были чистыми, без малейших следов татуировок, хотя там, где игла проникла особенно глубоко, по-прежнему можно было различить едва заметные рубцы. Алекс, взволнованно дыша, вытянула руки перед собой.

Дарлингтон собрал хрупкие тела мотыльков и бережно положил их в коробку.

– Они умерли? – прошептала она.

– Напились чернил.

Он закрыл крышку и убрал коробку обратно в шкаф. На этот раз щелчок замка прозвучал более покорно. Дарлингтон решил, что необходимо провести с этим домом воспитательную беседу.

– Изначально адресные мотыльки использовались для передачи конфеденциальных сведений. Когда насекомые выпивали документ, их можно было отвезти куда угодно в кармане пальто или ящике с раритетами. Затем их клали на чистый лист бумаги, и они дословно воссоздавали документ. При условии, что получатель знал нужное заклинание.

– То есть мы можем перевести мои тату на твою кожу?

– Не факт, что мне татуировки подойдут, но это возможно. Просто будь осторожна… – он взмахнул рукой. – В порывах страсти. Человеческая слюна обращает магию вспять.

– Только человеческая?

– Да. Если собака полижет тебе локти, ничего не случится.

Алекс взглянула на него. В сумраке ее глаза выглядели черными и дикими.

– Мне нужно знать что-то еще?

Спрашивать, о чем она, было излишне. Продолжит ли мир открываться перед ней? Делиться своими тайнами?

– Да. Много чего.

Она замялась:

– Ты мне покажешь?

– Если позволишь.

Тогда Алекс чуть заметно улыбнулась, и Дарлингтон мельком увидел девочку, скрывающуюся внутри нее, – счастливую, менее затравленную девочку. Вот что делает магия. Она открывает сердце человека, которым ты был, прежде чем жизнь разрушила твою веру в возможное. Она возвращает тебе мир, о котором мечтают все одинокие дети. Для него все это сделала «Лета». Возможно, то же самое она сделает и для Алекс.

Через много месяцев он вспомнит, как держал на ладони мотыльков. Он будет вспоминать это мгновение с мыслью о том, как глупо было полагать, что он хоть что-то о ней знает.

Когда Алекс наконец вернулась в Старый кампус, небо уже посерело. Она заскочила в «Конуру», чтобы принять душ с вербеновым мылом под курильницей с можжевельником и пало санто. Только они могли справиться с вонью Покрова.

Она почти не бывала в убежищах «Леты» одна. Ее всегда сопровождал Дарлингтон, и она по-прежнему надеялась увидеть его на подоконнике с книгой, услышать, как он ворчит, что она использовала всю горячую воду. Он предлагал оставить сменную одежду в «Конуре» и Il Bastone, но Алекс и так было почти нечего носить. Она не могла позволить себе хранить запасную пару джинсов и один из двух своих лифчиков где-то, кроме своего уродливого комода. Так что, когда она вышла из ванной в узкую раздевалку, ей ничего не оставалось, кроме как надеть спортивный костюм Дома Леты. У сердца и на правом бедре была вышита гончая «Леты» – эмблема, непонятная никому, кроме членов общества. Там же до сих пор хранилась одежда Дарлингтона: куртка от Barbour, полосатый шарф колледжа Дэвенпорт, чистые, аккуратно сложенные, отутюженные джинсы, идеально разношенные рабочие сапоги и топсайдеры от Sperry, только и ждущие, когда их наденет Дарлингтон. Алекс ни разу не видела, чтобы он их надевал, но, возможно, нужно иметь такую пару на случай, если придется преобразиться в мажора.

Она оставила зеленую настольную лампу в «Конуре» включенной. Доуз это не понравится, но она не могла заставить себя уйти в темноте.

Алекс отпирала входную дверь в Вандербильт, когда ей пришло сообщение от декана Сэндоу: Побеседовал с Центурионом. Спи спокойно.

Ей захотелось отшвырнуть телефон. Спи спокойно?! Если Сэндоу собирается разбираться с убийством лично, она зря потратила свое время и монету принуждения. Она знала, что декан ей не доверяет. Да и с чего бы он ей доверял? Когда до него дошла новость о смерти Тары, он наверняка попивал ромашковый чай рядом со спящим у его ног большим псом. Наверняка ждал у телефона, чтобы убедиться, что на предсказании не случится ничего ужасного и Алекс не опозорит себя и «Лету». Конечно, меньше всего ему хотелось подпускать ее к расследованию убийства.

Спи спокойно. Остальное оставалось ненаписанным: Я не жду, что ты с этим разберешься. Никто не надеется, что ты с этим разберешься. Пока мы не вернем Дарлингтона, от тебя не ждут ничего, просто не привлекай к себе лишнего внимания.

Если они вообще смогут его найти. Если они каким-то образом смогут вернуть его домой из того темного места, в котором он пропал. Меньше чем через неделю, в новолуние, они проведут ритуал. Как это работает, Алекс не понимала. Она знала только, что декан Сэндоу верит, что это сработает, и что, пока это не произойдет, ее задача – позаботиться, чтобы никто не задавал лишних вопросов об исчезнувшем золотом мальчике «Леты». По крайней мере сейчас ей не придется волноваться из-за убийства и препираться с угрюмым детективом.

Войдя в общую комнату и обнаружив, что Мерси уже проснулась, Алекс обрадовалась, что зашла принять душ и переодеться. Раньше она воображала, что общежития колледжей похожи на отели с длинными коридорами, в которые выходит множество спален, но Вандербильт напоминал скорее старомодное многоквартирное здание: отовсюду доносилась музыка, напевающие и смеющиеся люди входили и выходили из общих ванных комнат, а по колодцу центральной лестницы эхом разносилось хлопанье дверей. В дыре, где она жила с Леном, Хелли, Бузилой и другими, тоже было шумно, но там шум был иным – он звучал, как подавленные вздохи и стоны умирающего.