Ведущий нашего прикрытия мгновенно решает: оставив четверку на защиту нашего звена, в паре с ведомым смело идет в лобовую атаку на противника. Командир истребителей хорошо понимал, сколь огромно значение собранных нами разведданных. Перевожу звено в пикирование, чтобы, прижавшись к земле, уйти к линии фронта. Ведомые вместе с четверкой истребителей прикрытия следуют, как припаянные. Но противник бросает на перехват не связанную парой "яков" вторую группу. "Мессершмитты" расходятся парами, пытаясь взять нас в "клещи". Штурманы Клюев и Рудаков в отличном взаимодействии с истребителями всей мощью бортового оружия отбивают первую атаку. Затем бой с дальних дистанций переходит на короткие. Наступает критический момент: у ведомых штурманов захлебнулись пулеметы - пусты патронные ящики. Заметив это и улучив момент, когда четверка наших истребителей завязала бой с пятеркой "мессершмиттов", две другие пары атакуют ведомых в упор. И тут штурман Рудаков выхватывает ракетницу. Несколько огненно-красных шаров разрываются прямо перед носом атакующего "мессершмитта". Мгновения растерянности фашистского пилота было достаточно, чтобы левый ведомый Балакин вместе с Поляковым обстрелял "мессера" и сбил его. Второй вражеский истребитель сорвал с кабины балакинского самолета колпак. Леденящий поток морозного ветра обжег лица пилота и штурмана. Но экипаж Балакина твердо придерживается курса и своего места в строю.

На Юго-Западный фронт

Плавно бежит на взлет по великолепному покрытию Центрального аэродрома наш У-2, вызывая невеселые мысли: отныне взлетно-посадочные пробежки боевых машин не будут протекать для меня столь гладко - фронтовые аэродромы не балуют такой гладью. Послушная опытной руке пилота С. Панкратова машина поднимается ввысь. В последний раз видим панораму Москвы. Сначала слева, а после виража - справа прощально мигнули в лучах скупого зимнего солнца кремлевские купола и шпили, с которых уже снята маскировка. Идет декабрь 1942 года.

В открытой кабине холодно. Надвигаю почти до подбородка маску и предаюсь размышлениям о будущем. Для меня оно зависит от того, каков этот 39-й полк, куда меня направляют. Если б можно было опять получить 9-й и ворваться с ним в бой там, на юге!.. Да, за 9-й можно было ручаться!

Несмотря на то, что по моей просьбе пилот торопится, этот день кажется не по-зимнему длинным. Перемерзший и утомленный пассажирским бездельем, я потерял счет посадкам и взлетам, совершаемым Панкратовым лишь для заправок. Скоро надвигающиеся сумерки начали заштриховывать редкие в степях земные ориентиры. И тут Панкратов указывает наконец на околицу большого села: "Штакор!" Положив машину в вираж, летчик точно направляет самолет на небольшую полянку между кустарниками и большим красным кирпичным домом штаба 3-го смешанного авиационного корпуса. Сбавляя скорость, легкий У-2 "закозлил" на неровностях внешне совершенно гладкой площадки.

Пожилой капитан, видимо совсем недавно призванный из запаса, встретил нас у самой машины. Держась подчеркнуто по-военному - угловато, строго и чуточку картинно, капитан тем не менее запросто и крепко пожал мне руку и совсем уж по-штатски сказал:

– Генерал ждет вас, товарищ.

Командир 3-го смешанного авиакорпуса Владимир Иванович Аладинский оказался радушным человеком. Но прежде чем убедиться в этом, пришлось с трудом "форсировать" всего каких-нибудь метров сто, отделявших наш самолет от дома. Промерзшие и затекшие от длительного бездействия ноги и руки подчинялись плохо. В жарко натопленном доме меня на какой-то миг сильно бросило в сон. Генерал, поняв это состояние и не дав официально представиться, перебил меня:

– Ну, Алексей Григорьевич, давай-ка с устатку борщецом разогреемся.

Стол, вплотную придвинутый к стене, был уже накрыт на четверых. С боков подсели мой сегодняшний спутник летчик С. Панкратов и встретивший нас капитан. На столе - грубая скатерть, четыре скромных прибора и дымящаяся супница. В наступившей тишине зазвенели ложки.

– Отдыхать, тебе, подполковник, не придется,- неторопливо заговорил Аладинский.-Тридцать девятый ждет. И чем скорей ты отпустишь командира полка, тем будет лучше для дела. Да и для тебя тоже.

В последней фразе уж не осталось ни малейшего следа того хлебосольного благодушия, которым здесь попотчевали поначалу. Капитан испытующе глянул на генерала, затем, будто сочувственно, на меня. Панкратов, неожиданно подавившись, закашлялся. А генерал резковато бросил:

– Попрошу карту!
– И вышел из-за стола. Капитан сноровисто распахнул на стенке занавеску и не без изящества подал указку. Все разом положили ложки и стали сосредоточенно разглядывать густое переплетение красно-синих стрел, представшее перед нами. Усмехнувшись, командир корпуса сказал:

– Не собираюсь сказать ничего такого, что способно испортить вам аппетит.

И, с минуту-другую подумав, продолжал, обращаясь ко мне:

– "Дон"... Русское слово, а пригодилось-таки немцам для названия группы армий под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. Этими силами фашистское командование надеется восстановить свое положение на Волге. Но как Паулюс захлебывается волжской водицей, так и Манштейн хлебнет ее в нашем "тихом" Дону.

Генерал прошелся взад-вперед, и указка, проскользнув над самым моим плечом, уперлась в карту.

– Видишь, отсюда, от шолоховских Вешек, до Маныча шестьсот километров. Манштейн развернул здесь до тридцати дивизий. Дела-то у них плохие: отборные силы перемалываются в нашем котле, а манштейновские фланги в Ростовском, в частности, направлении прикрыты только что подошедшей 8-й итальянской армией. За несколько дней до твоего приезда наш Юго-Западный фронт завязал с ними ожесточенные бои. Уже сейчас ясно, что днями обязательно прорвемся на рубеж Новая Калит-ва - Беловодск - Миллерово...