Шрифт:
– Та я не шуткую.
– Знаешь, что не приказано НЗ трогать...
– Да що ты ко мне причипився, як репей к бурке. Прямо хорунжий, только эполетов немае...
– Не хорунжий, а командир взвода!
Скулы Захара дрогнули, и он резко отчеканил!
– Пойдешь на конюшню дневалить.
– А не мой черед...
– все еще не понимая, куражился казак.
– Вне очереди пойдешь! Понял?
– Это що, наряд? Взыскание? Да ты знаешь...
– Все знаю. За потребу неприкосновенного запаса накладываю...
– Щоб я пошел, щоб мне...
– Пойдешь! Я приказываю...
– сухо и повелительно проговорил Захар, наблюдая за каждым движением своего друга.
– Не забывай, Филипп, зараз война!
Филипп Афанасьевич мгновенно смолк и, посапывая в усы, дергал их, точно пытался стряхнуть намерзшие ледяные сосульки, как это бывает в лютую зиму. Однако мороз ударил только глубокой ночью, когда дружок Захара Торбы сменился после внеочередного дежурства.
ГЛАВА 2
В октябрьские сумерки полки снялись по боевой тревоге и вышли на большой смоленский шлях.
Торба посмотрел на компас. Светящаяся стрелка показывала, что войска движутся на восток.
В эту ночь конница шла каким-то сумбурным, безалаберным маршем: то стремительной, переходящей в галоп рысью, то медленно, шагом, а то подолгу по неизвестным причинам топталась на месте. Такой неравномерный марш выматывал всадников. Быстро наступала усталость, клонило ко сну.
– Эй, казак! Смотри, коню уши отгрызешь!..
– тыча эадремавшего в бок плеткой, говорил Шаповаленко.
– Не вались на один бок, коню спину собьешь, наездник! Пешком топать придется.
– Почему стоим, хлопцы? Не марш, а яка-то хреновина...
По рядам пробежал было недружный смешок и тут же замер. Казаки, видя проходящий мимо людской поток, тревожно переговаривались. По мерзлой земле, скрипя и громыхая, катились брички, солдатские кухни. Ревел скот, повизгивали поросята. Где-то наперебой плакали ребятишки. Вперемежку с обозами и артиллерией, тарахтя пулеметными дисками и котелками, шла пехота.
– Передать по колонне, почему стоим!
– раздалось по рядам.
– Делегатов связи в голову колонны, к генералу!
Обгоняя колонну, резвой рысью поскакали связные. По крепкой мерзлой земле дробно стучали копыта, выбивая подковами зеленоватые искры.
Конница снова тронулась, сначала тихим томительным шагом, а потом, обгоняя движущуюся пехоту, стала переходить на неровную, еще более утомляющую рысь.
– Не пыли, кавалерия!
– долетели из пеших рядов насмешливые словечки.
– Хорошо им на конях-то!
– Эй, усатый!
– крикнул Филиппу Афанасьевичу какой-то солдат. Торопись, дядя, а то немцы усы твои концами на затылке завяжут.
– Шило тебе в бок! Черт твой батько!
– крикнул Шаповаленко и, стегнув плетью своего Чалого, поскакал вперед.
На рассвете конница повернула от большака на проселочную дорогу, втянулась в ближайший лес и расположилась на дневку.
Пройдя по жесткому чернотропью шестьдесят километров, неподкованные кони ложились на землю.
– Вываживай коней, не давай ложиться, - приказывали командиры.
– Сдается мне, хлопчики, що мы отходим, - качая головой, грустно проговорил Шаповаленко.
– Похоже, - подтвердил Буслов.
Филипп Афанасьевич расседлал захромавшего на марше Чалого и клочком сухой травы протер ему влажную спину.
– Нет, хлопчики, - не унимался Филипп Афанасьевич, - я больше никуда не поеду. Баста!
– Как это не поедешь?
– удивленно спросил Буслов.
– Коня вам оставлю, а сам пешки назад.
– Куда назад?
– улыбнувшись и тронув за плечо своего дружка, спросил Торба. Он сам не понимал толком всей лихорадочной спешки похода, но чувствовал, что во всем этом есть какая-то серьезная причина, известная лишь генералу Доватору. Уж он-то, наверное, знал, куда и зачем ведет свои части.
– В партизаны уйду! Точка!
– решительно заявил Филипп Афанасьевич. Хай другие втикают. А я воевать буду.
– Да как же ты, милаш, пойдешь в партизаны, когда находишься в регулярных частях Красной Армии?
– возразил Буслов.
– Очень просто. Я доброволец! Ты можешь понять или нет? Куда хочу, туда и пойду. Ежели мы будем совершать этакие марши, то, наверное, скоро до Кубани дойдем.
– Может, это стратегический маневр...
– заметил Торба.
– Я хочу фашистов бить, вот у меня какая стратегия. Сколько верст от Москвы до Смоленска? Четыре сотни. По шестидесяти в сутки - это, значит, через неделю до Москвы доедем. А потом до Кубани. Там нас колгоспнички встренут и скажут: "Здорово, Филипп Афанасьевич! Що же вы, дорогой наш защитничек, так запыхались, кажись, и не жарко?" Що я скажу: "Зараз с войны..." "Так, так, - скажут, - а що ж вона за така война, що на вас и царапинки не видно? А где же вона та победа, о которой вы нам так добре расписывали на собрании, колысь на фронт уезжали и в грудь себя папахой вдаряли?"