– Нет, сумею. Я своей кукле Маше сама платье сшила. Дай, папочка, я пришью. Ну, дай! Вот посмотришь, как я крепко пришью.

Сорока, поздоровавшись, сказал:

– Очень извиняюсь, товарищ политрук. Мне нужно с вами поговорить по личному вопросу.

– Говорите, товарищ Сорока. Я слушаю.
– Шарипова не удивило появление бойца. О решении Усова он знал и ждал, что Сорока сам заговорит о своем деле при первом удобном случае.

– Мне бы наедине хотелось с вами поговорить, товарищ политрук, смущенно проговорил Сорока.

– Можно и наедине... Выйдем!

Шарипов отдал дочери гимнастерку и вместе с Сорокой вышел во двор.

Оставшись одна, Оля достала из комода ножницы, отрезала едва державшуюся пуговицу, полюбовавшись ею, положила на стол и, отойдя к окну, стала вдевать в игольное ушко нитку. Нитка не сразу влезла в крошечное отверстие. Пришлось кончик намочить, скрутить пальчиками, и, когда после многих усилий нитка наконец влезла в ушко, Оля, торжествуя, обернулась к столу. Но пуговицы на месте уже не было. Около комода стоял Слава. Завладев золотой пуговицей, он примерял ее к своей рубашке.

– Зачем ты взял пуговицу?
– строго спросила Оля.

– Это не твоя пуговица, - не обращая ни малейшего внимания на ее строгий тон, ответил Слава и на всякий случай, зная характер Оли, зажал пуговицу в кулачок.

– Я только что положила пуговицу вот на это местечко, а ты ее схватил. Сейчас же отдай!

– А я не отдам, - заявил Слава, бочком направляясь к двери. Но Оля это заметила, и путь к бегству был немедленно отрезан.

– Отдай пуговицу, я ее должна пришивать.

– Я сам буду пришивать!
– крикнул Слава.

Оля бросилась отнимать пуговицу силой. Между братом и сестрой произошла потасовка. Когда Оля разжала Славин кулачок, пуговицы там не оказалось.

– Ты куда девал пуговицу?

– Не скажу, - упорствовал Слава.

– Ты ее забросил?

– Забросил.

Оля исползала весь пол, но пуговицы не нашла.

– Ты, может быть, проглотил ее?

– Проглотил.
– Слава плутовски зажмурил глаза и показал пальчиком на свой рот.

– Ой какой глупый мальчишка!
– Оля заглянула ему в рот, но и там пуговички не было.
– Если проглотил, то умрешь!

– Ты сама глупая, и ты сама умрешь, - защищался Слава как умел.

Об этом происшествии было доложено Клавдии Федоровне. Слава признался, что пуговицу он не съел, а забросил. Он разводил ручонками, показывал пальцем во все углы, но пуговица так и не отыскалась.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Сцепив руки, согнувшись, Игнат Сорока сидел на кромке кирпичного фундамента и хмуро смотрел себе под ноги. Не отводя напряженно блестевших коричневых глаз от земли, он попросил Шарипова уделить ему несколько минут для беседы.

Вглядываясь в молодое осунувшееся лицо пограничника, Шарипов заметил резкую в нем перемену. Не было видно ни одной прежней лукавой черточки и нарочитого ухарства. Только изгибы плотно сжатых губ и упиравшийся в воротник гимнастерки кадык временами едва заметно вздрагивали, а в глазах то угасал, то вспыхивал вновь влажный блеск.

– О чем будем говорить, товарищ Сорока?
– спросил Шарипов.

– Разве вы не знаете, товарищ политрук?
– Сорока нервно вскочил, сунул ладонь под пряжку солдатского ремня, но, спохватившись, опустил руки по швам.

– Садись, поговорим спокойно. Ты вот в струнку тянешься, дисциплину показываешь, а не замечаешь, что я в майке, без фуражки... Побеседуем запросто, по-товарищески.

– Виноват, товарищ политрук, - вздохнув, проговорил Сорока и почувствовал, что с политруком разговор будет полегче, чем с начальником заставы.
– Шутка сказать, решил отчислить!

По врожденной привычке, не удержавшись от занозистого словца, Игнат Сорока добавил:

– Виноватых всегда на скамью сажают... А меня товарищ лейтенант Усов зараз не хочет садить, а долой с заставы гонит. Лучше уже посадил бы суток на десять - и концы в воду!

– Значит, ты считаешь себя обиженным?
– посматривая сбоку на строгое мрачноватое лицо Игната, спросил политрук.

– Тяжело мне уходить с заставы от своих товарищей! Тяжелее этого и придумать ничего нельзя...

– А когда ты на посту стоял, о товарищах своих думал?
– спросил Шарипов. Его начал волновать этот разговор. Нравились и откровенность и переживания бойца.
– Помнил о товарищах?
– переспросил политрук.
– О начальнике заставы тоже следовало подумать! Он первое лицо, которое несет ответственность за охрану границы, и за тебя, и за товарищей твоих перед нашей Родиной! Думал или нет?