– Вот тварь!

Смешно и страшно от этого всего, хорошо, что я не сидела перед этим сумасшедшим. На самом деле, очень органично, а вот я со своей книжкой играла бы роль всезнайки в этом автобусе, если бы про нас сняли сериал. Хорошо, что мы приехали. Шаг, церковь. Такая красная с небольшими куполами и высокой колокольней. Поднялась ко входу. Проходившие мимо люди фотографировали церковь, но я была в наушниках, хоть и без музыки, поэтому они и не пытались просить меня выйти из кадра. Я будто на ковровой дорожке, столько вспышек и внимания. Десять минут, пальцы немного замерзли, в плеере закончилась батарейка, я сочиняю про себя стихи, которые никогда не запишу.

Пятнадцать минут, я хожу по брусчатке, перепрыгиваю с одного цвета на другой. Двадцать минут. Сжимаю лист бумаги с этим посланием, задумываюсь, сколько дней оно могло пролежать возле раковины, злюсь от того, что ничего не могу изменить. Почти полчаса, я с грустью и желанием ударить переднее сидение в автобусе ухожу от храма. В голове философские мысли, типа жизнь коротка, чтобы переживать из-за чего-то каждый день. Задумываюсь, что все люди живут одинаково: рождаются, учатся, снова учатся, женятся, работают, рожают, воспитывают и умирают. Зачем они переживают из-за вредных привычек, зачем рыдают в подушку из-за своей веры во вторую половинку, почему ждут спасителя? Наверное, единственное, что может сделать человек – оставить творческое наследие. Не знаю, все так пекутся о своем имени, рисуют, чтобы прославиться, а может, оно того и не стоит. У таких хоть какая-то драма. А что, если…Я врезалась! Увидела голубые глаза над моей макушкой.

– Это твоя записка?

– Да, – я сильно ударила его по плечу

– Ай!

– Я тут мерзну уже полчаса!

Мы пошли во дворы, парень шутил, я смеялась, все банально до тошноты. Он подарил открытку, сраную открытку, как в восьмом классе. Рассказала о детстве, предложил выпить. Хорошо, мы выпили, прогулялись еще немного. Я сказала, что мне пора домой, хотя я не знаю, где живу. Забыла номер автобуса.

Парень проводил меня на остановку, зашел со мной в пятьдесят шестой, кондуктор сказал, что так и знал о моих нехристианских намерениях. Я спросила, какие презервативы лучше, нас выкинули, но это оказалась наша остановка. Придурки.

Мы молчали в подъезде. Я достала ключи и намекнула, что ему пора домой. Он достал ключи и открыл квартиру:

– Но я живу тут, неужели ты не помнишь?

– Нет, – отвела глаза в сторону.

– У тебя Альцгеймера?

– Россия! Нищая Россия, мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, как слезы первые любви!

– Нет, стихи ты можешь помнить, меня интересует вчерашний день.

– Давай уже зайдем.

Помыли руки, поцеловались, поиграли в идиотские настольные игры. Он дал мне какую-то микстуру.

Уснула, сквозь сон чувствовала объятия. Испугалась, вдруг это и есть моя настоящая жизнь, а автобус и Новый год мне приснились. Как меня зовут? Он накачивает меня наркотиками? Надо признать, глаза у него невероятные.

Третье утро 

Проснулась в маленьком городке, очень похожим на европейский, но все же с русским языком и знакомыми лицами. Будто провинция из прошлого стала укромным уголком в будущем, где газеты все еще раздавали на улицах, все знали местного пекаря, а по воскресеньям только заболевшие не приходили на службу в небольшой храм. Я бегала по нашему домику в трусах, будто совсем не взрослая. В этом месте мне не было страшно. Ноги сами привели меня за бутылочкой свежего молока, а потом в книжную лавку, где я все перечитала уже читала. Рассказы Чехова, сказка о трех толстяках, приключения девочки с Тотошкой – я помнила каждую фразу и говорила цитатами из этих произведений. Мама ругала меня за мою мечтательность и старалась опустить на землю. Какой-то парень кинул камушек в мое деревянное окно, на заднем дворе замычала корова, а на улице поднялся ветер. Надела платок, коричневую юбку и отправилась в церковь.

Здесь точно все очень странно, раньше я не понимала, что говорит в храме священник. В этот раз на православном богослужении мужчина в белом стоял за кафедрой и читал проповеди, точно как в фильмах. Я бы подумала, что это сон, если бы сердце не кольнуло с такой силой при встрече взгляда молодого пастора. Конечно, молодой относительно всех стариков, которые обычно ведут службы, а относительно меня ему около тридцати. Морщины на лбу и вокруг глаз выдавали его возраст, хотя прямая осанка и тело отказывались признавать факт старения. Его русые волосы были заделаны в аккуратный хвостик, а легкая щетина все никак не хотела превращаться в бороду. Кажется, мы обсуждали с ним важные вопросы мироздания, как раз в тот момент, когда я задумалась о вере. Если бы кто-то из городка узнал, о чем я думаю перед сном, меня бы выставили за ворота или обвинили в ереси

Служба напоминает мне прием у психолога или йогу, очень помогает расслабиться и выговориться. Знаю, что этот парень пришел сюда не сразу, он, как и все, искал смыслы, пьянствовал в местных кабаках и развлекался, пока не встал на путь истинный. Служба подходит к концу, ноги несут меня в семинарию, в жилой отдел. Я нахожу его в комнате, он молится и просит о всепрощении. Пастор встает:

– Зачем ты здесь?

– …

– Лучше выйди, ты знаешь, я не могу.

Я глажу его по щеке и улыбаюсь. Он разделывает свой хвост и целует меня. Мы закрываем дверь, я расстегиваю его сутану, он стягивает мою длинную юбку. Спустя мгновение мы грешим, внутри все горит. Спрашиваю, вдруг я тот самый искуситель, очередное испытание, на которое нельзя было поддаваться? Я вижу, как он мучается, как истязает все свое нутро, но как ему хорошо. Хотела ли я стать его кошмаром наяву? Конечно, нет. Оказывается, мне тоже может быть совестливо. Не представляю, мне так его жаль: