Ирину Юрьевну же настораживало в парне ещё и его сходство кое с кем. Значительную роль в болезни Маши сыграло то, что она в три с половиной года лишилась отца – его зарезали в пьяной драке. После этого девочка, бойко лопотавшая уже в полтора года, стала говорить всё меньше, пока вовсе не перестала… Так вот, этот её покойный отец так же, как и этот Никита, обладал каким-то неистовством, что-то всем втолковывал, метался. Сначала Ирине Юрьевне нравилась в будущем муже эта энергичность, она принимала её за полноту выражения чувств и ответственность. Но потом уже мужа стало заносить в сомнительные компании, которые он будто перевоспитывать пытался. И угодил он в одну компанию, подчинявшуюся зелёному змию… В итоге Ирина Юрьевна овдовела в двадцать пять лет и стала в одиночестве растить аутичную дочь. Маша уже не помнила отца, да и напоминать ей было, возможно, опасно.

Тот мир, в котором в основном жила Маша, походил на реальность в самом хорошем. В нём похожие города, деревни, природа, но только не люди. Там все знают Машу, и она знает всех. Там все рассказывают захватывающие истории, а Маша удивляла всех своими неожиданно открывающимися способностями. Словом, там жить радостно. А печально одно: что там – это не здесь.

Все чувства у всех надолго застыли. У Никиты оставалась всё такое же смиренное, не свойственное его натуре, ожидание нового приглашения, у его родителей и сестры – скрытое удивление его перемене со смутными догадками. С этими застывшими чувствами все прожили ещё полгода с лишним. Что до Маши – в ней просто ничего и не менялось после того единственного Никитиного посещения.

Но особенный день всё-таки наступил. Что особенного могло произойти в жизни Маши? В реальной жизни – практически ничего, она мало жила этой жизнью. Наступила просто абстрактная отметка лет – день рождения.

Её мама думала: как бы всё-таки сделать так, чтобы день этот не означал просто абстрактного отрезка времени? Кого бы пригласить? Родственников? Да ладно, это пока ещё не совершеннолетие, семнадцать лет, год можно подождать. Да и деловые они все – поздравят Машу по телефону, и будет с них. Поднесёт Ирина Юрьевна трубку дочери, и прозвучат самые дежурные пожелания, которые всё равно не сбудутся. Думая об этом, Ирина Юрьевна как мать издала тяжёлый вздох и слегка прослезилась. Хоть что-нибудь сделать бы, чтобы Маше этот день запомнился, и не такой враждебной показалась вдруг реальность!

«Соседей, что ли, пригласить? Вот эти Марковы, вроде, семья достойная в целом. Только опять Никитка этот настораживает. А может, и он окажется ничего, может я на него зря взъелась?», – в этот момент Ирина Юрьевна даже удивилась самой себе. Но, в конце концов, всё это – и настороженность, и её отмена – ради дочери, любимой до умопомрачения. Именно с ней Ирина Юрьевна и решила в конечном итоге посоветоваться. Мама являлась единственным на свете человеком, который мог беседовать с Машей, не слыша её слов.

– Машуль! А ты помнишь, что скоро у тебя день рождения?

Девушка сквозь вздох спокойно промычала, что означало: «Да, но что с того?»

– Хочешь, приглашу кого-нибудь чай с нами попить?

Тянущееся вопросительное мычание: «А кого именно?»

– Ну, Марковых…

Двухтактное вопросительное мычание – желание уточнить дальше.

– А чтобы мальчик их пришёл – Никита, хочешь?

Короткий и звонкий возглас – однозначное «да».

– Он тебе запомнился?

Двухтактный звук: сначала задумчиво, затем – слабое утверждение. В целом это значило: «Чуть-чуть запомнился».

– А то может лучше бабу Зину?

Последовало такое долгое недовольное мычание, которое бы понял любой непосвящённый.

Таким образом, решение было принято.

В дверь квартиры Марковых позвонили.

– Здравствуй, Свет! Я хотела сказать, что… – прозвучал вздох, – у Машеньки моей день рождения завтра.

– Чудесно!

– Предлагаю всем вам вечером, часов в семь, посидеть у нас, чай попить со сладостями. А то скучновато нам…

– Ой, благодарю, Ир, очень я тронута. Я-то приду обязательно. Только вот Саша не сможет – он рейс взял далёкий. У Алёны возраст сложный начался, много своих заморочек, не знаю. А Никита… скорее всего придёт!

– Ну хорошо, дай-то Бог! Договорились, значит! В семь!

По поводу Никиты Ирина Юрьевна решила действовать на опережение – чтобы он вдруг не начал за столом сам по себе толкать свои идеи или что-то неожиданное делать, что на Маше может плохо сказаться – самой начать его расспрашивать об этих идеях, откуда он их взял и прочее.

Когда же о приглашении узнал Никита, у него снова подкосились ноги, и стало прерывистым дыхание. Он не смог уже сдерживать эмоции.

– Как? Неужели? Как такое возможно? – произносил он встревоженным и радостным шёпотом, оседая в кресло.

– Ты так взволнован?

– Да, мам, взволнован.

– Я давно уже заметила, ты весь переменился после того, как однажды побывал у них. Это не из-за девочки той, Маши?

– Да, именно! Она же ещё и не говорит, а меня из-за этого к ней и тянет.

– Я давно уже заметила, Никитушка, что тебя тянет к тем, кому плохо в чём-то. С детства замечала, какой ты сострадательный у меня мальчик.

Парень на это только повздыхал.