Метрах в тридцати от проволочного ограждения Юра заметил несколько необычных строений, собранных из деревянных щитов. Время от времени туда заходили раненые. Туалеты, догадался он.

Стоял полдень. Солнце палило нещадно. Спрятаться было некуда: навесов не хватало. Люди маялись на солнце, мучились от ран, очень хотели пить.

Бондаренко протянул Юре носовой платок с завязанными уголками.

— Прикрой голову, чтоб солнечный удар не хватил.

Юра натянул на голову платок, благодарно посмотрел на старшину. Тот нагнулся к нему, прошептал:

— Партбилет не потерял?

— Нет-нет, что вы! Могу показать, в красный галстук завернул. — Юра даже расстегнул рубашку.

— Не надо… Пусть у тебя хранится.

— А с гранатой что делать?

— С какой гранатой?!

— Какая была. — Юра нащупал «лимонку», прижал к себе.

Бондаренко не растерялся:

— Вот что, двигайся ближе. Выроем ямку, в нее и спрячем.

Юра придвинулся, вместе выкопали небольшую лунку, положили в нее «лимонку», присыпали землей.

— Вот и все, — сказал Бондаренко. — Так надежнее будет.

Лег на спину, прикрыв собой гранату, задумался. Побег из плена стал ближе, ощутимей. Прохоров все видел и, выждав удобный момент, шепнул:

— С одной вряд ли прорвемся. Народ надо поднимать. Фрицев здесь не так много. Оружие у них захватим.

— Ты прав. Но сначала оглядимся. Не на всякого положиться можно. Не каждый жизнью рисковать станет…

Лежали на горячей земле. Думали о побеге. Сколько так прошло времени, никто не знает. Наконец Прохоров нарушил молчание:

— Эх, сейчас бы кружечку ключевой водицы, да краюху свеженького хлебца с солью!

У Юры сохранились два сухарика, которые дал ему безногий Федот. Юра берег их на черный день. Хотя какой он, этот черный день и когда будет, не знал. А сейчас почему-то решил, что этот день настал. Юра вынул из кармана оба сухарика, разломил каждый на три части. Всем досталось по два небольших кусочка. Но и этому были рады. Спасибо тебе, дорогой Федот!

Свою долю Юра проглотил мигом, хотя и старался тянуть удовольствие подольше, сосал каждый кусочек как леденец.

…Надвигалась ночь. Жара спадала. Постепенно стихали стоны. Голодные, измученные люди засыпали на жесткой остывающей земле под открытым небом. Никто из них не знал, что многие скоро погибнут здесь под пулеметным огнем, что многих немцы настигнут в лесу и зверски расправятся с ними. Но это потом. А сейчас засыпали с надеждой, что завтрашний день принесет им радость избавления.

У Юры это была первая ночь в неволе. Он запомнил ее на всю жизнь.

Прошло несколько мучительных дней в плену. Юра видел, как фашисты расстреливали тяжелораненых.

После очередной расправы на территорию лагеря въезжал громадный грузовик, и охрана заставляла военнопленных грузить на него погибших. Затем строили человек десять, давали им лопаты и уводили под усиленной охраной вслед за грузовиком.

Вскоре они возвращались. Мрачные, с опущенными головами. Молча ставили лопаты и расходились по своим местам. Их ни о чем не спрашивали. Всем было ясно, куда и зачем их водили.

Кормили два раза в день. Давали распаренную, прогорклую пшеницу, иногда жидкую похлебку.

Появились больные дизентерией. Их не лечили, переводили в другую зону, где многие умирали. За любой проступок, возмущение, требование улучшить условия жизни — расстрел.

…Десятый день июля начался серым, пасмурным утром. Было похоже, что будет дождь. Часов около девяти в лагерь въехал огромный, крытый брезентом фургон. Немцы открыли задний борт и пачками выбрасывали старые, поношенные ботинки.

— Для нас привезли, — догадался Бондаренко. — Видать, сапоги наши потребовались.

— Точно, — согласился Телегин, глядя на свои новенькие запыленные сапоги.

Прохоров, менявший повязку Лукьянову, кивнул головой: дескать, тоже так думает.

В лагере появилось начальство. Пленных построили. Кто был в сапогах, оставили в строю, остальных вернули на свои места. Затем группами, по десять человек, пленных подводили к кучам ботинок и заставляли переобуваться. Сапоги связывали попарно и бросали в кузов.

Дошла очередь и до Бондаренко с Прохоровым. Лукьянов с Телегиным попали в другую группу. Бондаренко выбрал свой размер, ботинки попались невзрачные, потертые, но еще крепкие. Когда он вернулся на место, шепнул Юре:

— Как стемнеет, партбилет переложу под стельку. На такую обувку вряд ли кто позарится.

Вернулись Лукьянов с Телегиным.

— Ну, гады! — ругался Лукьянов. — Войной пошли, а у самих обуться не во что!

— Тише ты! — предупредил Прохоров. — Они, может, для таких, как мы, взяли. На них вся Европа работает, а в рудниках и шахтах в таких ботиночках много не наработаешь. Бесплатные сапожки почему не взять?!