Я сделал сочувственный вид и подумал, что чем дольше затянется осада, тем лучше для Алисии. Пусть продлится, пока ее не выпустят. Пусть ОН, в конце концов, станет реалистом.

— Что говорят похитители? — спросил я.

— Да все те же угрозы. Девушка погибнет, если они вместе с выкупом не уйдут в целости и сохранности.

— Ничего нового?

Он покачал головой. Принесли яйца вместе с булочками и кофе. Он неторопливо съел их.

— Младенец проорал полночи, — произнес он с набитым ртом. — Басовитый похититель все время твердит его мамаше, что если тот не заткнется, то он его придушит. Это действует ему на нервы. — Он поднял взгляд. — Ты всегда говорил, что они больше грозятся, чем делают. Надеюсь, ты прав.

Я тоже надеялся. Вопящий младенец и терпеливого мужчину до белого каления доведет.

— Они что, покормить его не могут? — спросил я.

— У него колики.

Пучинелли говорил со знанием дела, и я рассеянно подумал о его семье.

Все наши дела в основном нашей личной жизни не касались, и лишь урывками, как сейчас я видел за личиной полицейского обычного человека.

— У тебя есть дети? — спросил я.

Он коротко усмехнулся, блеснув глазами:

— Три сына, две дочки, еще один ребенок... на подходе. — Он замолчал. — А у тебя?

Я покачал головой.

— Пока нет. Я не женат.

— Твоя беда. И твое счастье.

Я рассмеялся. Он неодобрительно засопел, словно я обидел его жену.

— Девочки вырастают и становятся мамами, — сказал он. Пожал плечами. — Случается.

Да, подумал я, мудрость проявляется в самых неожиданных случаях. Он покончил с яйцами и принялся за кофе.

— Сигарету? — спросил он, вытягивая коробку из кармана рубашки. Забыл. Ты же не куришь. — Он щелкнул зажигалкой и с глубоким облегчением закоренелого курильщика вдохнул полной грудью. Каждый отдыхает по-своему мы с Ченчи находили то же самое в бренди.

— Похитители этой ночью говорили с кем-нибудь еще? — спросил я.

— В смысле?

— По рации.

Он резко поднял свое тонкое лицо, и семейный мужчина тут же исчез.

— Нет. Говорили друг с другом, с семейством заложников, с нами. Ты думаешь, у них была рация? Почему ты так думаешь?

— Мне интересно, не связывались ли они со своими дружками, которые удерживают Алисию.

Он сосредоточенно подумал и резко покачал головой.

— Эти двое время от времени говорили о том, что случилось, но так, как будто разговаривали друг с другом. Если они говорили по радии и не хотели, чтобы мы об этом узнали, то они очень умны. К тому же они должны были догадаться, что мы их уже подслушиваем и слышим каждое их слово. — Он еще немного подумал над этим и наконец еще решительнее покачал головой. — Нет, они не умники. Я всю ночь их слушал. Они злы, перепуганы и... — Он поискал понятное мне слово:

— Это обычные люди.

— Средние?

— Да. Средние.

— Все равно, когда ты возьмешь их; ты их обыщешь? Вдруг у них есть рация?

— Ты лично хочешь знать?

— Да.

Он оценивающе посмотрел на меня.

— О чем ты умалчиваешь? — спросил он.

Я умалчивал о том, что Ченчи так горячо хотел сохранить в тайне, а Ченчи ведь платит мне. Я мог бы посоветовать ему откровенно поговорить с местными властями, но и только. Идти наперекор желаниям клиента — самая худшая вещь для бизнеса.

— Я просто интересуюсь, — невинно сказал я, — знают ли те, кто стережет Алисию, что тут творится.

— Подождем — узнаем, — сказал он. — Похитители не могут торчать в доме вечно. В конце концов выйдут.

Ченчи мрачно начал с большой картонной коробки, стоявшей на столе в его кабинете. На коробке были яркие наклейки с надписью белым по красному «ХРУПКОЕ СОДЕРЖИМОЕ». Но это «хрупкое содержимое» пережило бы любое обращение. Правда, лишь до той поры, пока не попало бы в руки к бандитам.

— Полтора миллиарда лир, — сказал он. — Банки устроили доставку из. Милана. Привезли их прямо в офис под охраной.

— В этой коробке? — удивился я.

— Нет. Они хотели получить назад свои кейсы, а коробка просто оказалась под рукой. — Голос его звучал устало. — Остальное прибудет завтра.

Они поняли меня и действовали быстро, но проценты, которые они потребовали, разорят меня.

Я молча кивнул в знак сочувствия, поскольку подходящих слов у меня не было: Затем я переоделся в свою шоферскую форму, отнес тяжелую коробку в машину, сунул ее в багажник и повез Ченчи домой.

На вилле мы обедали поздно, хотя из-за треволнений дня зачастую всего не съедали. Ченчи с отвращением отодвигал тарелку, а я иногда думал, что моя худоба результат того, что я никогда не мог есть с удовольствием перед лицом горя. Мое предложение насчет того, чтобы я жил не в его семье, было встречено с негодованием. Он говорил, ему нужна компания, чтобы остаться в здравом рассудке. Я был рад общаться с ним побольше.

Однако этим вечером он понимал, что я не смогу быть при нем. Я отнес коробку с «хрупким содержимым» наверх, в свою комнату, задернул занавески и занялся долгим и нудным делом — я заснял каждую купюру, зажимая их под не дающим, блика стеклом, по четыре снимка на каждую купюру. Даже с камерой на треноге, с длинной пленкой, тросиком и автоприводом эта работа всегда отнимала кучу времени. Я предпочитал не доверять ее банкам или полиции, но даже после большой практики я мог лишь мечтать о том, чтобы обрабатывать по полторы тысячи банкнот в час. Шуршание банкнот этих огромных выкупов преследовало меня даже во сне.